Заслон

— По местам! — скомандовал Сун-фу. Тербатцы бросились к окопам. Вениамин помогал устанавливать Востокову пулемет, а мысли его в этот момент были далеко.

Оранжевый шар поднимавшегося в морозной дымке солнца напомнил ему теплый свет абажура девичьей комнаты Елены. И тот вьюжный вечер, когда он пришел к ней, и нежную доверчивость ее тела, когда эти вот руки обняли ее и понесли. «Все патроны расстрелял…» Почему-то эти слова казались тогда ему озорной и веселой шуткой, а она смеялась. Что делает она сейчас в это вот морозное утро? Плачет, что он не взял ее с собой? Плачет потому, что ушел, не простясь? Плачет потому, что не написал ей ни строки? О если бы можно было вернуть хотя бы на одно мгновение частицу того, что оставалось в прошлом!

— Ложись! — крикнул Сун-фу и, пригибаясь, побежал в дальний конец станицы к третьему взводу.

Ребята легли в обледенелый окоп, подминая под себя вороха промерзшей картофельной ботвы.

— Ложись-ка, Алешка, в серединку, — предложил Шура. — Алеша передвинулся в пушистый снег, между ним и Марком.

Поросший рыжим монгольским дубняком гребень сопки вдруг почернел, задвигался и рухнул вниз сверкающей лавиной.

— Смотри, что это?

— А это они и есть, — ответил Марк, — сабли наголо — пугают черти! Я живым в руки не дамся, — хмуря брови, сообщил он. Шура понимающе кивнул головой.

— Тут двух решений быть не может! Верно, Алеха?

Как тихий шелест, прошла по цепи команда Бородкина: «Готовься к бою!..»

Равнина закружилась вихрем, забрасывающим снежными комьями все видимое пространство. Пулемет, отбив первую атаку белых, дал еще очередь и вдруг отказал. Сомкнувшись, сахаровцы бросились в новую атаку. Тербатцы встретили их залпом, тех, кто выметнулся вперед, забросали гранатами. Востоков, подхватив пулемет, кинулся к зарослям осинок, теснившихся по склону невысокой сопки. Вениамин поспешил ему на подмогу, не почувствовав вгорячах, что его ранили уже вторично и, по странной случайности, в ту же ногу.

Несколько всадников окружили пулеметчика. Востоков упал на пулемет, но тут же приподнялся, бросил в белых связку гранат и выстрелил из нагана себе в висок.

В ярком свете разгорающегося утра сверкнули сабли. Вениамин закрыл глаза.

— Анатолий! — крикнул он беззвучно и, теряя сознание от жгучей боли, прислонился к выбеленной временем и дождями поскотине. Кипящая лавина всадников катилась к центру станицы. Востоков остался на снегу с рассеченным черепом и перерубленной шеей.

Сахаровцы обрушились на второй взвод с диким уханьем и свистом.

— Стреляй! — услышал Шура будто издалека срывающийся от волнения голос Марка.

— Стреляй! — крикнул отчаянно он сам, срываясь с места, и голос его оборвался, замер.

Алеша прижал к плечу винтовку, целя в надвигающуюся на него черную лохматую фигуру. Грузный всадник, — Алеша так и не увидел его лица, — качнулся в седле и свалился, будто ваточная кукла. Конь попятился, наступил на мягкое, податливое тело, дико всхрапнул и помчался к реке, увлекая за собой запутавшегося ногой в стремени мертвеца.

Молодой чубатый казачок на сытой лошадке налетел на Шуру, блестя зубами и саблей. Шура выстрелил не целясь. Казачок откинулся назад и выпустил из рук саблю.

Странное, двойственное чувство овладело Бородкиным, едва им был сделан первый выстрел, сразивший кого-то безликого, уткнувшего лицо в иманий воротник шубы и надвинувшего до самых глаз серую лохматую папаху. Он бил потом без промаха, ясно видя цель, и все же ощущая себя вне времени и пространства. «Я прожил двадцать один год и неполных четыре месяца, — думал он. — В Шкотово, в Анучино и на Имане меня знали как Сомова. На Сахалине, в Николаевске я был Семеном Седойкиным, и только в Благовещенске вернул себе имя, которое ношу с детства…» Рядом с ним, плечом к плечу, сражались трое. «Совсем как в Новолитовской роте, когда со мною рядом были Саша, Петр и Гриша, — подумал он опять. — Дрался с калмыковцами, боролся с тряпицынщиной…» В снежном облаке возникла, проплыла и рассеялась тень женщины с лицом библейской Юдифи, вспоминавшейся все реже и реже. «Ой и густо же идут сахаровцы, как осенняя кета…» Вдруг он увидел Харитонова, без очков, с разрубленным лицом.

— Иван Вас… — крикнул отчаянно Саня, и голос его оборвался. Он упал, сраженный сабельным ударом.

Очнувшись, Вениамин машинально коснулся левой стороны груди, где в подкладке теплой куртки был зашит комсомольский билет № 6, полученный им в июле 1920 года. Казалось, он и теперь еще согревает его сердце. Придерживаясь рукой за поскотину, Гамберг двинулся в сторону станицы, куда уже промчался враг. Вдруг сознание его прояснилось, и он понял, что отрезан от своих. План созрел молниеносно: спуститься к реке и перейти на ту сторону. Стиснув зубы, он заковылял к Уссури, оставляя на снегу кровавые следы.

— Вот мы и встретились с тобой, биг бой Гамберг! Узнаешь?! — Скаля зубы, Сашка Рифман, по прозвищу «Копченый», потеснил его конем. — Узнаешь?!

Вениамин промолчал. Конь Рифмана все еще теснил его к сопке. В валенке хлюпало. Все тело наливалось стылой болью.