Заслон

Когда Алеша очнулся, его поразила разлитая вокруг тишина; потом эта тишина налилась тонким, еле уловимым звоном. И вот уже над самой головой, гудя набатом, раскачивается огромный колокол, опускающийся все ниже и ниже, пока не накрыл его совсем. Гудение колокола было невыносимым, казалось, еще миг — и лопнут барабанные перепонки. И вдруг все стихло. Медленно возвращалась память. В глазах рябило, как от цветных китайских фонариков. Затылок стыл тупой, ноющей болью. Он явственно ощутил под своей щекой чужую, заледеневшую руку и понял, что это отрубленная рука Марка, и ужаснулся. Где же они сейчас: Марк, Шура?.. Алеша вспомнил всех, кто пришел с ним на станичную площадь, и застонал от раскалывающей мозг жгучей боли и от сознания непоправимости того, что произошло. Он попытался открыть глаза, но смерзшиеся веки не разжимались. Где-то далеко-далеко, будто в тумане, мелькнуло лицо Оли, и он вдруг мучительно осознал, что никогда уже не увидит светлого девичьего лица, ни того, как расцветает по весне сирень. Тут чьи-то грубые руки оторвали его от земли и попытались поставить на ноги.

27

После сытного обеда в доме бывшего станичного атамана Шереметьева Сахаров приказал двигать бригаду к Амурской протоке. Адъютант распорядился увести куда-нибудь на время ребятишек. Дети обычно раздражали генерала, как бы тихо они себя ни вели. И его превосходительство час-другой понежился на мягком пуховике.

Отдохнув, генерал благодушно осведомился у адъютанта о судьбе пленных. Беркутов ответил, что согласно его приказанию все уже кончено.

— Отлично! — воскликнул Сахаров и тут же поинтересовался, что доносят дозоры.

— Вокруг, ваше превосходительство, — щелкнул каблуками адъютант, — никаких признаков жизни!

Генерал отхлебнул вина и согласно кивнул, как будто отсутствие жизни и было тем естественным состоянием, к которому должно стремиться все живое.

Беркутов, слегка склонившись к нему, доверительно сообщил:

— По-моему, это был дикий, самостийно возникший отряд, о существовании которого никто даже не подозревает.

— Вы так думаете? Великолепно! Великолепно… — Сахаров закурил. Его крупное, с припухлостями у глаз и чуть оплывшее книзу лицо было безмятежно спокойно. Но вскоре брови генерала сместились к переносью, и Донат понял, что спокойствие было деланным и что генерала мучает какая-то неотвязная мысль.

— Я могу идти? — вполголоса осведомился Беркутов.

— Да, вы свободны. Хотя нет, постойте… Сколько их было? — спросил отрывисто Сахаров, окутываясь душистым дымом папиросы.

— Двадцать восемь! — с готовностью ответил Беркутов. Он не сомневался, что генерал спрашивает о захваченных в плен.

— Ну и как? — спросил вкрадчиво генерал. — Какие данные допроса?

— Они молчали, — смутился адъютант. — Да… Молчали.

— Молчали? Двадцать восемь — и все молчали? — Сахаров приподнялся со стула и в изумлении уставился на адъютанта. — Значит, так допрашивали, — сказал он многозначительно.

— Допрашивали, ваше превосходительство, по всем правилам. В ход были пущены все средства! — пылко возразил Беркутов и, помолчав, добавил: — Было много благовещенцев, а с ними у нас особые счеты.

— И все же все молчали? — кривясь недоброй усмешкой, переспросил генерал. Донат вспыхнул от едкого тона, которому предпочел бы самый несправедливый и бестактный разнос.

— Некоторые ругались, — сказал он после минутного раздумья. — Я просто не в силах передать…

— Я и не прошу вас об этом, — надменно бросил Сахаров и вдруг закричал: — Коня! Дайте мне коня!

…Некоторое время они ехали молча. На снегу лежали багряные отсветы заката, напоминавшие свежепролитую кровь. Как бы подготавливая генерала к зрелищу, которое вот-вот предстанет перед его глазами, Беркутов смущенно пояснил:

— Наши молодчики не постеснялись их раздеть.

— Бр… какой, однако, собачий холод! — Сахаров поднял воротник бекеши и дал шпоры коню. Снова ехали молча. Генерал как бы невзначай спросил: — Что же, вы встретили среди них своих старых знакомых?

— Нет, — поспешно ответил Беркутов. Перед ним мелькнуло окровавленное лицо Шуры Рудых. Он отогнал это видение и пояснил: — Одно лицо показалось мне знакомым. Оказалось, бандит знал моего отца, но я так и не вспомнил, где его видел. Может, это был кто- нибудь из наших бывших служащих. Их было так много, всех не упомнишь.

— Говорят, ваш отец был сказочно богат. Это правда?

— Говорят, ваше превосходительство, но теперь я этого уже не ощущаю…

Сахаров сочувственно вздохнул. Оба они теперь были наемники. Обоим платили иностранные капиталисты.

Генерал не мог не одобрить места, выбранного для расправы. Пять верст от населенного пункта, крутой яр, и внизу скованная льдом протока. Это послужит хорошим уроком другим, это гарантия спокойствия на будущее! Однако нельзя не отдать им справедливости — дрались эти красные отважно. Он вымолвил это вслух. Беркутов запоздало признался:

— Четверо не сдались в плен: трое застрелились из наганов, один взорвал себя гранатой.

Сахаров метнул в него недобрый взгляд:

— А эти двадцать восемь? По-вашему, выходит, что они стали пленными по доброй воле?