Заслон

— Поди… почисть перышки-то, чтобы невеста не испугалась, — глумился Савоськин. — Скажет: миленком моим пароходскую трубу чистили али вместо обтирки жгутиком его скручивали…

— Послушайте, — оборвал его Алеша, — вы… вы… — от негодования он не мог подобрать нужного слова. Хотел сказать, что нет у него никакой невесты, но передумал и в свою очередь потеснил Савоськина.

— Ах, так! — капитан замахнулся, но дверь неожиданно распахнулась, и они увидели чуть ли не всю команду, видимо, давно уже слушавшую их словесный поединок. Вобрав голову в плечи и с опаской поглядывая на сгрудившихся у входа в рубку людей, Савоськин крякнул, отвалился от Алеши и, вытирая взмокший лоб платком, молча сошел в свою каюту.

Деревянные домишки спешили навстречу пароходу. Из-за высоких тополей горделиво кивнула круглая башня рогатки. Оранжевая листва взметнулась над городским садом. С черного мола замахали белыми платками истомившиеся в ожидании женщины и дети…

«Комета» дала гудок, радостный, призывный. Встречающие кинулись к причалу.

Как и в Сретенске, Савоськин сошел на берег первым, даже не оглянувшись на судно. Его встречали разодетая жена и дети. Перецеловав всех, он уселся в извозчичью пролетку и покатил на Муравьевскую, к хозяйке. Жена недоуменно смотрела ему вслед: такого еще никогда не бывало. Сунулась за разъяснениями на пароход, но ее не пустили.

Алеша сменил сатиновую косоворотку на белую в полоску рубашку с отложным воротничком, глянул мимоходом в зеркальце и, собрав пожитки, сошел на берег, строго наказав Померанцу не пускать на судно капитана «вплоть до выяснения».

Померанец расчесал пятерней свои бронзовые кудри и уселся на палубе с явным намерением «добить» толстенный том Дюма. Его некому было ждать. Книга и табачок, две его привязанности, имелись в избытке, и он радовался наступившей наконец тишине.

Алеша поднялся пологим берегом к торговым рядам Чуринского базара и увидел впереди, под триумфальной аркой, в окружении жен и ребятни, горделиво прижимавшей к груди скромные подарки, всю свою команду. Неожиданно для себя он позавидовал этим людям. Вот и он тоже купил Кольке добротные ботинки, да что радости, если мальчишка не удосужился даже встретить. Другое дело, если бы жива была мама. Она прибежала бы с цветами. Он невольно замедлил шаг и оглянулся.

Маньчжурский берег таял в мутной мгле. По желтым водам Амура плыли редкие куски «сала». Холодно. Алеша почти побежал в сторону Большой. Привычные заботы обступили его. Дома ли Колька? Может, шляется где-нибудь неприкаянный, босоногий. А Степан Шилов… неужели правда, что он уехал?

Он свернул в переулок, называвшийся Американским, где помещался облкомпарт.

Стриженая девушка, столкнувшаяся с Алешей в передней, сказала, что секретарь занят и придется обождать. «Наверное, приезжая, — подумал он. — Много людей понаехало за это время. А мушкетеры?»

— Какая нелепость, и почему вы думали найти их именно здесь? — донесся до него через плохо прикрытую дверь чей-то голос.

— Но почему же нет? — горячо возразил ему другой, свежий, юношеский, до странного знакомый. — Алексей Луцкий прекрасно знал Благовещенск…

— Позволь… позволь, — перебил его первый, — все это крайне прискорбно, но верить в то, что Лазо, Луцкий и Сибирцев живы, уже не приходится. Не в характере наших врагов терзать свои жертвы долго и бесплодно…

— А ты что томишься здесь, товарищ?

В маленькой комнате вспыхнул свет. Алеша не успел ответить.

— Жив, здрав, невредим! Алеш, да неужто это ты собственной персоной?! — весело сыпал словами стоявший перед ним Нерезов. — Рад страшенно! Облобызать бы тебя, прилечь на плечико, но тороплюсь: дан приказ прибыть сей же час! Если ты к секретарю облкома, то шагай со мной, — закончил он уже более серьезно.

— Мне женщина какая-то велела подождать здесь.

— Никогда не слушай женщин. У нас здесь просто: входи, входи!

Нерезов пропустил вперед Алешу и приостановился на пороге, окидывая быстрым взглядом небольших светлых глаз кабинет, в углах которого уже начинали сгущаться сумерки.

Секретарь облкома партии стоял, прислонившись к письменному столу, и курил. Густые, слегка вьющиеся волосы падали ему на высокий лоб. Весь обратившись в слух, он не замечал вошедших. Но сидевший к ним чуть боком тоненький узколицый юноша, бегло глянув на Алешу, дружески ему улыбнулся. Это был тот самый комсомолец, что ехал на «Комете» до Джалинды. Вдруг он изменился в лице, вскочил и бросился к ним.

— Петр, — сказал он негромко, — неужто ты?

— Саша! Д’Артаньян! — в голосе бывшего коменданта Норского Склада прозвучала ликующая радость.

«Так вот кто этот таинственный д’Артаньян, о котором столько говорилось и в Николаевске, и в Керби!» — Алеша только теперь вспомнил, что видел его во Владивостоке при посадке на пароход.

Ребята тискали друг друга в объятиях, хлопали по плечу, смотрели в глаза, обнимались снова. Оба они были растроганы до слез, оба пытались скрыть это и потому смеялись.

— У меня от прошлого одно имя осталось. Прошу любить, жаловать и помнить: величают теперь Булыгой.