Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

В России рубежа XVIII–XIX веков натюрморт, охотно и быстро освоив общеевропейский эмблематический лексикон, надолго лишается суверенных прав жанра, ревниво завидуя более удачливым видам русской живописи, у которых пребывает в услужении, и это рабство очень надолго. Видопись, начавшись документальной ландкартой, приобретает на грани столетий вкус к чувствительности, внятно обещая обществу, открывшему и увидевшему природу, грядущий пейзаж-настроение. Бытовой жанр мучительно прощается с наследием этнографических «экзотов» и уже уверенно глядит виз бытописания в писание бытия. Историческая живопись того же времени с томительным нетерпением ждет адекватных переводов Гомера, Феокрита, Плутарха, других античных авторов, и, главное русской Библии, жаждет новой историософии и обреченно вздыхает по первооткрывателям прошлого России не как эпоса, а как реальной истории. Иконопись, наконец осознавшая, что стала не единственным из жанров, а только одним из возможных способов постижения сущего, растерянно озирается по сторонам, то бросаясь в крайности прежнего, допетровского благолепия, будто и не ведая о произошедших переменах, то устремляясь к некоему общеевропейскому, трансконфессиональному лексикону, не видя розни между католичеством, протестантизмом во всех его многочисленных изводах и православием. Живопись монументальная, не имея глубокой светской традиции, будто бы и зная свое место, никак этого места себе не найдет, все норовя отделаться увесистыми «меандрами», богатыми «розетками» да жирными «пукетами» и старательно избегает фигуративности, надеясь на итальянцев и немцев, недостатка в которых и вправду нет. Из парсуны начала столетия и портрета-характеристики второй его половины в fin de siecle мучительно рождается портрет-состояние и прежнее «лично́е» чревато будущим «ли́чным».

Итак, русская культура и отечественная живопись в начале XIX столетия, согласно с общеевропейской художественной и психологической традициями, вступают вместе со всеми иными европейскими культурами в эпоху романтизма и эру «психологического», где — «Гул затих. Я вышел на подмостки…»

Вышел, объявив «третьи прятки»: «Я» от «Я»

…И, выписав столь, казалось бы, закономерный, но странно эффектный финал, подивимся, вдумчивый читатель, как сильна в нас, даже самых скромных, нервическая поза обли́чения и тяга к заслуге лица…

Список сокращений

ГИМ — Государственный исторический музей.

ГЭ — Государственный Эрмитаж.

ГРМ — Государственный Русский музей.

ГТГ — Государственная Третьяковская галерея.

ГМК — Государственный музей керамики и «Усадьба Кусково XVIII в.»

МУО — Музей-усадьба Останкино.

МТ — Музей В. А. Тропинина и московских художников его времени.

РГБ — Российская государственная библиотека.

РМЗ — Рыбинский музей-заповедник.

ЦВММ — Центральный военно-морской музей.

ЯМЗ — Ярославский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник.

ГНИМА — Государственный научно-исследовательский музей архитектуры.

Александр Архангельский Навстречу собственному «Я» Вместо послесловия

Можно писать об искусстве, как завещало нам классическое искусствоведение, сложившееся и процветавшее до наступления семиотической эпохи. История создания произведения, характерные приемы автора, эстетический кодекс эпохи, противоречивая связь с привычной эмблематикой, особенности состава грунта и красок, история музейных экспертиз.

А можно так, как пишут эссеисты, вольные охотники за смыслами — я вижу так, я чувствую; лет пять назад, в который раз попав в любимый Цвингер, я подумал…