Заставь дурака Богу молиться

— Какую еще шляпу! — вновь воспряла Оленька. — Я не брала никакой шляпы, все были на месте!

Объяснять мы не стали. Великого Шоу Оленька явно не читала. По крайней мере, Бернарда. Хотя, думаю, что и Ирвинга тоже вряд ли. А шляп в Ланкиной студии десятка полтора, и действительно, все были на месте.

Тем временем Оленька успела тихонько приговорить последний стакан мартини, еще немного повсхлипывала и засопела окончательно сонно. Мы отвели ее в комнатушку, которую Ланка именовала «гостевым чуланом», уложили и вернулись на кухню. Почему в России все мало-мальски важные разговоры ведутся на кухне?

— По-моему, все это странно, — подытожила Ланка. — Только что мы с этим «странно» делать будем?

— А я знаю? Который час?

Ланка потянулась к буфету за часами.

— Половина третьего, — печально доложила она. — Спать хочешь? Замучила я тебя? Постелить?

— Да постелить-то можно, а спать, наверное, еще нет… Интересно, Ильин там еще стоит?

Я спросила из чистого сочувствия, а Ланка подумала о другом:

— Ты думаешь, он меня подозревает?

— Всерьез, наверное, нет, скорее так, по ходу дела. Просто интересно, уехал или нет?

— В таком случае ассоциации у тебя, знаешь ли…

— Чем тебя мои ассоциации не устраивают? — я зевнула. — Чистое человеколюбие. Мы спать ляжем, а он там, бедный, мучается, следит… Мужиков и вообще беречь надо, а таких — тем более.

— Да кто бы спорил! — впервые за этот длинный-предлинный день Ланка рассмеялась. Лучше бы она этого не делала. В безмолвном доме смех прозвучал жутковато, мы даже вздрогнули, но сделали вид, что все в порядке. — Классный мужик, теперь таких почти что и не делают. А глаза — так и вообще обалдеть!

— Эй, подруга, но-но! Руки прочь от братской Кубы! — я погрозила Ланке пальцем.

— Да я чего? Я исключительно в профессиональном смысле! — она подмигнула.

— Ну разве что в профессиональном… Хотя… Даже если и не только, вполне могу понять. Никита — редкостная… м-м… прелесть.

— Ага, а кто три часа назад эту самую «прелесть» хитроумнейшими способами с хвоста сбрасывал? Ты случайно не помнишь, кто это был?

— Одно другому не мешает, — отмахнулась я. — И кстати…

Зная меня, Ланка не преминула съязвить:

— Которое, конечно, совсем некстати.

— Не, не совсем. Я все думаю, как теперь из Ильина информацию вытаскивать. Сегодня-то он почти что был готов к употреблению, да ты меня выдернула, — я потерла слипающиеся глаза, в голове немного прояснело. — А что, если с ним взаимовыгодный обмен устроить?

— Что на что? — в Ланкиных ореховых очах блеснул живейший интерес.

— А Оленьку ему отдать. Пусть мучается, а?

— Да ты что, он же застрелится! — Ланке, как и мне, ни на секунду не пришло в голову, что еще неизвестно, кто кого замучает. Чего ж тут неизвестного — все ясно, как майское утро. Тьфу ты, опять «майское утро»! Пора менять список любимых поговорок.

— От меня же не стреляется, — я опять зевнула. — То есть, ты не возражаешь?

— Если ты считаешь, что это может быть полезным, — она дернула плечом.

«Полезным» я, собственно, считала совсем другое, о чем и не преминула сообщить:

— Вообще-то мне хотелось бы, чтобы твоя скрытная милость перестала лапшу мне на уши вешать.

Ланкина физиономия выражала явственные сомнения — и хочется, и колется, и мамка не велит. Наконец чаша весов куда-то все же склонилась:

— Почему это я скрытная?

Вот уж воистину — нарочно не придумаешь! И я не я, и хата не моя.

— Ну здрассьте! Почему ты скрытная — вопрос к тебе, а не ко мне. А почему я так считаю… Ты что, думаешь, я такая же идиотка, как твоя Оленька? И вечер ты провела в гордом одиночестве, и ключей от студии ни у кого не было. Не морочь мне голову! Не хочешь говорить — так и скажи: фиг тебе, Маргарита Львовна, это не мой секрет.

— Фиг тебе, Маргарита Львовна, это не мой секрет, — усмехнувшись, повторила Ланка.

— А теперь подумай. Очевидно, что ежели вдруг ты мне что-нибудь все-таки надумаешь рассказать, Ильину я докладывать не побегу, это понятно?

— Понятно, ну и что?

Я потянулась за очередной сигаретой, хотя курить уже совсем надоело. И разговаривать надоело. Но выбора-то нет. Вот как втолковать Великановой, что я на ее стороне?

— Пока ничего, едем дальше. Ежели ты бережешь самую главную любовь, коя наконец-то случилась в твоей жизни, — вопросов нет, причем в буквальном смысле слова. Однако ты относишься к тому редкому типу женщин, которым вполне подойдет гарем наоборот, то бишь мужской — так что, рискну предположить, что любовь просто большая, а вовсе не самая-самая. В высших кругах я не слишком хорошо ориентируюсь, так что даже не стану пытаться вычислить, кого именно ты заарканила на этот раз. Твоя лояльность в духе «никому ничего не скажу» — дело благородное. Однако вникни. Никто не живет в безвоздушном пространстве. Не можешь же ты думать, что роман Большого Человека пройдет незамеченным мимо его окружения? Не можешь, не можешь, и не делай безразличное лицо. Возле каждого Большого Человека крутится масса публики, которая — скрывай не скрывай — всегда в курсе происходящего. И у каждого представителя этой публики — свои желания, стремления и прочая, и прочая.