Заставь меня остановиться 2 (СИ)

— И что?! Рабочий день до пяти. Я приняла больную при ее истеричной дочери без десяти пять, хотя с легкостью могла скинуть ее на дежурного врача. Заполнила приемку и назначения от руки, потому что не обязана ждать, когда система соизволит заработать. А если бы она была в загрузе до двенадцати ночи, я должна была здесь ночевать?! Это где-то написано?

— И тем не менее, жалоба от дочери умершей больной уже в комитете по здравоохранению. Вы, по ее словам, эти листы вклеили после кончины ее матери, не соизволив должным образом ее принять и лечить. И то, что в компьютере ничего не зафиксировано — не в вашу пользу, — все так же ровно, бесячим голосом произнесла начмед. Была бы моя воля, встала и треснула бы ей по лбу. Стерва. Как будто почувствовав флюиды моей злости, Лукьянов незаметно для других, сжимает под столом мою коленку. — На будущее, Анна Михайловна, у нас не двадцатый век, заполнение приемных листов и назначения от руки, как минимум, писать не стоит в виду вот таких сомнительных случаев…

Она еще что-то говорит но слушаю я с трудом. Концентрация внимания — нулевая. Кажется, тошнить стало еще больше. Понимаю, что весь разговор сведен к тому, что я неуч, которого совершенно непрофессионально защищает мой муж. И да, снова-таки защищает, я бы сказала, активно лезет на рожон. Пытаюсь абстрагироваться и думать о чем-то хорошем, крутя на пальце обручалку. Да, меня это всегда успокаивает. Равно как и кольцо на безымянном пальце у Лукьянова. Мне всегда нравились мужчины, которые не боятся этого украшения. Не какой-нибудь там перстень-печатка, а именно обручалка. Есть в этом что-то такое прям… ух.

Почему-то раньше мне думалось, что Богдан не будет носить обручальное кольцо. Мол ненужная фигня, да еще и для врача, но нет, носит. Для меня это как знак принадлежности. Хоть и понимаю, что дело не в нем. Несмотря на то, что сейчас происходит в кабинете, на душе становится хорошо, стоит только посмотреть на наши кольца. Раньше мне казалось, что реагировать на этот атрибут буду разве что первое время. Но нет, без одного дня третья годовщина, а я по-прежнему тащусь от колец. Третья годовщина… офигеть. А кажется офигенское платье и красивый, но невкусный торт были разве что вчера. А может быть дело в том, что я просто частенько пялюсь на это самое платье, по-прежнему висящее в шкафу. А я ведь счастливый человек. Самой себе можно позавидовать. Есть почти все, о чем только можно мечтать. Вот только это почти никак не дает покоя. И стоило мне только подумать об этом «почти», как тошнота в очередной раз подкатывает к горлу. Перевожу взгляд от наших рук на начальство.

Сидела бы сейчас и спокойно, как бы сказал, Лукьянов, шлифовала мордочки расфуфыренным бабам, попивая в перерывах кофеек. Ах да, при этом цокая каблуками, а вместо этого сижу здесь терапевтом с красными ушами и щеками, с балетками на ногах, не зная куда себя деть. Хотя, о чем я? Мне нравится то, что я делаю. И получается у меня это хорошо, даже не взирая на случай с этой бабкой. Есть в этой работе определенный кайф. Я чувствую себя нужной, да и чего уж там, умной. Да и работать с Лукьяновым рука об руку мне тоже нравится. Меня не напрягает нахождение двадцать четыре часа в сутки бок о бок. Наоборот. Так спокойнее, когда знаю, что всегда могу обратиться к нему за советом и помощью в случае чего, не страшно принимать даже самого сложного больного, зная что-то где-то рядом обитает мой Лукьянов. А ведь еще четыре года назад я и подумать не могла, что способна на такую работу.

Перевожу взгляд на своего мужа, усиленно доказывающего что-то начмеду и понимаю, что хочу плакать. Нервы конкретно пошатнулись из-за этого «почти», еще немного и у меня будет конкретный психоз. На фоне подступающих слез, чувствую, как накатывает очередная волна тошноты, только уже куда более серьезная. Не задумываясь, вскакиваю из-за стола и выбегаю из кабинета, буркнув под нос «извините».

Добегаю до первого попавшегося туалета, однако не успеваю добежать до унитаза и содержимое моего желудка попадает аккурат на кафель. Справившись с первыми позывами, таки подхожу к фаянсовому товарищу и заканчиваю свое грязное дело. Состояние отвратное, но в какой-то момент появляется очередная надежда. Я уже не думаю ни о внешнем виде, ни о разборках, ни о своем состоянии. В считанные секунды поднимаюсь по лестнице и забегаю в кабинет Лукьянова. Беру сумку и, выкинув из нее все содержимое на диван, хватаю единственный оставшийся тест. Подлетаю к туалету и делаю уже столь знакомые вещи. Закрываю глаза и жду положенное время, при этом молюсь так, как будто это мой последний день жизни. Кручу в руках тест и все же открываю глаза. Что-то там внутри в очередной раз отмирает. Вот он мой раздрай и «почти», длиною в пять месяцев. Кидаю в мусорку очередной тест и совершенно себя не контролируя, начинаю плакать навзрыд. От избытка слез снова начинает тошнить, но каким-то чудом я уговариваю свой организм остановиться.

— Аня? — поднимаю взгляд на дверь, пытаясь всмотреться, но из-за слез получается это с трудом.