Заставь меня остановиться 2 (СИ)

Не сказать, что Лукьянов меня достал за прошедшее время, но ворчуном он стал знатным. Понимаю, что причина не во мне, а в его бараньем упорстве и полном нежелании мириться с Никой и видеть все со стороны, но тем не менее весь гнев приходится на меня. И это определенно удручает.

— Ну что опять?

— Двадцать пять. Что это? — указывает взглядом на чулки. Блиииииин!

— Твои операционные чулки.

— И?! Какого хрена они розовые?!

— Ну, видимо, я их постирала с чем-то розовым, и они из белых превратились в розовые.

— А на хера ты вообще их стирала?

— Чтобы ты был чистеньким.

— Лучше я буду грязным, но не пидарасом. Купи мне завтра новые.

— Почему завтра?

— Потому что мне через два дня надо удалять стент.

— Точно, забыла, — виновато произношу я. — Поскорее бы освободить твоего славного молодца от стентовых оков. И еще бы других послушать, например, свою дочь. И… тварь. Которая сука. Ладно, ладно, не злись. Пойду-ка я в спальню, а то что-то хреново себя чувствую.

Когда я сбегала от очередного психоза Богдана, я не думала, что напророчу нам реальную болезнь. Мы слегли. Конкретно. Оба. Не припомню, когда в последний раз так болела. Кажется, никогда. Надо отдать должное Лукьянову. Он, при наличии еще и стента в драгоценном органе, чувствовал себя еще хуже, но не играл в мужика с «37,2». Доктора и мистера «заботливость» играл именно он. Однако это все не исключает того, что нам все равно хреново, хоть Лукьянов всячески старается показать, что это не так.

— Мне кажется, мы все-таки умираем, — еле слышно произнесла я.

— Это всего лишь ангина. Скоро полегчает.

— Не легчает. Уже жопа вся болит от уколов, а улучшений нет. Мы точно умираем. И думаю это неспроста. Это кара нам обоим.

— Стесняюсь спросить, но все же рискну. За что?

— За то, что мы живем с тобой в греху. Или в грехе. Не знаю, как правильно.

— А говоришь умираешь. Грешница, — усмехаясь, произносит Лукьянов и тут же заходится в кашле.

— Ну ладно, не за это, а за то, что ты за месяц так и не смог нормально поговорить с Ярославом и понять свою дочь. Ты упрямый баран, Богдан. Это тебе знак помириться с ней.

— Я не умираю. И мириться с этим не собираюсь. Ты, я смотрю, говоришь уже бодрее.

— Да не с чем там мириться, — собираюсь с силами и присаживаюсь на кровать. Обхватываю обеими ладонями его щеки.

— Не мстит он тебе, понимаешь? Не мстит. Ну не будь ты таким упрямым козлом! — на последней фразе я конкретно взрываюсь, несмотря на сильную боль в горле.

— Ты точно больна и умираешь?!

— Ну, пожалуйста, — игнорирую его слова. — Ради меня, поговори с ними нормально. Помирись. Прошу тебя. Если не сделаешь этого, я пойму, что я для тебя пустое место. И уйду. Обещаю.

— О, пошли угрозы?

— Простая констатация.

Если бы из его уст прозвучало хотя бы «я подумаю», я бы еще хоть как-то посмотрела на это с оптимизмом, но уйти, при этом демонстративно хлопнув дверью, выходит за рамки моего оптимизма. Настоящий козел, для которого я и вправду пустое место! Как же все достало! Хватаю его подушку и со всей силы запускаю ею в дверь. И тем не менее, немного поплакав, болезнь все же дала о себе знать. Я снова провалилась в сон.

Проснулась резко от сильного запаха лимона. Распахнула глаза и замерла, наблюдая за тем, как мама наливает в кружку чай.

— Мам? Это глюк?

— Нет, конечно. Это я, живая.

— Я же просила не приходить, пока мы не выздоровеем.

— Да ладно, тоже мне проблема. Я вам травки всякие принесла. С Богданом уже поговорила, но он скептически отнесся к заговору.

— К какому заговору?

— От боли в горле.

— А где он? Богдан в смысле?

— В гостиной. Я не стала ему сильно мешать. Он там не один.

— Ас кем?!

— С дочкой. Ну и с ее… не знаю, как зовут.

— Да ладно?! — приподнимаюсь и усаживаюсь на кровать, принимая из маминой руки чашку горячего чая. — Не ругаются? Не бьются?

— Да нет, мне показалось, что все мирно. Ты чего дергаешься?

— Это я танцую внутри себя танец! Да!

— Не пугай меня, пожалуйста.

— Это выздоровление, мамуля. Выздоровление, — отпиваю глоток чая, мысленно отплясывая внутри себя победоносный танец! Не пустое я место для него. Не пустое! Любит гаденыш меня. Любит! Тра ля ля…

* * *

Морда кирпичом, гордая осанка и отстраненный вид. Не знаю, как выгляжу в реале, но набрасываться на Лукьянова с радостным визгом не собираюсь. Нельзя так.

— Чё пришел?

— Переигрываешь, — буркнул себе под нос Лукьянов и быстро лег в кровать, оттянув себе половину одеяла.

— Это все, что ты мне скажешь?

— А что ты хочешь?

— Тебе весь список моих «хочушек»?!

— Можно сокращенный вариант

— Для начала, я хочу услышать, как прошел твой разговор с Никой и Измайловым, хочу узнать помирились ли вы. Хочу услышать без шуточных форм, что ты меня любишь. Такой сокращенный вариант тебе понятен?!

— Вполне. Нормально поговорили. Помирились. Как выздоровеем, пригласим их в гости и с тебя готовка обеда. Люблю. Все? А, нет. Люблю тебя. Теперь все? Ах, черт, снова нет, сейчас придерешься. Я люблю тебя. Все?

— Даже не знаю, что сказать. Я обескуражена такой лаконичностью и отсутствию выпендрежничества, — вполне серьезно произношу я.

— Ну тебе не угодить, дорогая.