Заставь меня остановиться

А вот дальше произошло что-то из разряда ненормального. Стоило только Лукьянову начать обрабатывать рану, как меня повело. Сердце забарабанило так, словно я пробежала три километра без передышки. А когда он стал зашивать бровь Егора, во мне реально что-то перещелкнуло и мозг тупо расплавился. Я — больная на голову. Вместо того, чтобы думать о состоянии Юсупова, я пялюсь, нет, не так, я тащусь от того, как ловко мой мучитель зашивает бровь Егора. Смотрю на его уверенные движения и таю как мороженое на солнце. Боже, я конченая мерзавка. Как можно так встрять?! Закрываю глаза и пытаюсь избавиться от свалившегося наваждения, только беда в том, что тело живет своей жизнью и взгляд так и тянется к рукам Лукьянова. Ну нет в нем ничего такого! Он меня унижал и унижает. А ногти?! В конце концов, вспомни, Озерова, что по его прихоти пришлось сделать со своими ногтями. Блин, ну какого лешего меня так ведет?! Закусываю до боли губу и шумно вдыхаю, пытаясь прийти в себя.

— Ближайший туалет слева от кухни.

— Что? — растерянно бормочу я, смотря на Лукьянова.

— Облегчиться можно там, Аня. На моем стуле испражняться не надо, — с усмешкой добавляет он, вызывая во мне желание избить его со всей силы.

— Я ничего такого не делаю, — зло бросаю я и перевожу взгляд на, как ни странно, улыбающегося Егора.

— А ощущение, что ты еле сдерживаешься.

— Это она за меня переживает, — с улыбкой произносит Егор, подмигивая мне опухшим глазом. Мда… и тем не менее комментарий Егора привел меня в относительное чувство и больше ни на чьи руки я не пялилась.

— Ну все, готово. Пойдем в ванную, тебе надо умыться и одеться. Полежишь полчаса, потом поедем в клинику. А ты, Аня, сиди здесь. Я сейчас приду, — Лукьянов в этот момент помогает привстать Егору.

Провожаю их взглядом и понимаю, что все. Надо заканчивать со всем этим. Буду полной мерзавкой, но завтра же все скажу Юсупову. Нельзя мне больше здесь появляться. Просто нельзя. И больничный возьму завтра же.

— Знаешь кто ты, Аня? — поднимаю взгляд на вошедшего Лукьянова.

— Не знаю, но представляю.

— Не представляешь, — подходит к раковине и начинает мыть руки. А затем резко поворачивается ко мне и впивается взглядом. Становится не по себе. Так не по себе, что я начинаю оправдываться.

— Это могло случиться, где угодно и с кем угодно. Я никого не провоцировала, ясно?

— Ясно, — хмыкая, произносит он, промакивая руки бумажным полотенцем. Подходит ко мне и садится на стул напротив меня. Кладет мою ногу к себе на колено и без церемоний начинает доставать остатки стекла. — Редиска ты не прополотая, Аня, — неожиданно произносит он, вызывая во мне что-то наподобие ступора. — Кстати, я тебе говорил, что платье на тебе сегодня просто ужасное?

— Да. Только что, — как можно спокойнее произношу я, а самой хочется банально расплакаться. Козел! А ведь я была уверена на сто процентов, что ему понравится. Все закрыто. Мило. Прилично, в конце концов.

— Ну так повторяю. Платье просто ужасное. Это даже хуже, чем бабки в деревнях одеваются. Ты о чем вообще думала, когда его надевала?

— О том, что оно должно вам понравиться, — не задумываясь, честно отвечаю я.

— Мне не нравится. В таком только в гроб ложиться. Можешь смело его снять и использоваться вместо тряпки для мытья пола.

— Вам бы только пол помыть, — закатываю глаза.

— Женщина так-то для этого и нужна.

— Попахивает чем-то, вам не кажется?

— Я бы, конечно, мог сказать, что тебе надо помыть ноги и сделать педикюр, но ноги у тебя пахнут хорошо, ногти тоже в хорошем состоянии. В общем, не вонючие. А тебе чем-то попахивает, Анна?

— Да. Домостроем головного мозга. Теперь понятно почему у вас нет жены, — не знаю, как из меня это вырвалось. Однако на мой комментарий Лукьянов лишь усмехается. Я бы сказала, не зло.

— Не стесняйся, снимай платье. Я потерплю тебя в белье.

— Да что вы? Прям потерпите?!

— Потерплю, что ж делать. Лучше в белье, чем в этом монашеском убожестве, — брезгливо обводит меня взглядом.

— А я без белья, — с вызовом бросаю я, пытаясь уловить эмоции на его лице.

— Таки сгрызла моль. Кстати, надо тебе тоже голову просветить. Сильно шарахнули? — приподнимает мою ногу чуть выше, всматриваясь в место прокола.

— Не помню, — прикладываю руку к затылку. — Вроде не болит.

— Да было бы чему там болеть.

— Вы решили словесно отыграться за двухнедельное молчание?

— Разве? А я молчал?!

— Почти. Вы были просто нормальным.

— Большое упущение с моей стороны. Оставшееся время твоей практики я наверстаю ненормальность.

— Ну, неделю я уж как-нибудь потерплю.

— Неделю? — переводит взгляд на мое лицо.

— Вообще-то да, осталась неделя.

— Я тебе неуд поставлю. Будешь ходить еще месяц.

— Шутите?!

— Не знаю. Время покажет, — тихо произносит он, едва заметно улыбаясь. Тянется к аптечке и, достав большой пластырь, наклеивает мне на ступню. И вроде бы все — нога обработана, а убирать ее не хочется. Собственно, Лукьянов и сам не спешит это делать. Молчит, положив ладонь мне на щиколотку. В какой-то момент здравая часть меня все же проснулась.

— Вы не могли бы дать мне тапочки? Мне надо как-то дойти до дома.

— Мог бы.