Застава «Турий Рог»

Японцы остановились у воды, один потащил с плеча винтовку и раз за разом сделал несколько выстрелов, пули просвистели над пограничниками, бойцы на огонь не ответили. Японец выпустил всю обойму, вставил новую, советский берег по-прежнему молчал. Солдаты осмелели, заорали что-то оскорбительное, запрыгали, сопровождая вопли непристойными телодвижениями.

Шарафутдинов яростно сплюнул:

— Шайтаны, ананнес-ке! Что делают!

— Озорничают, — буркнул Костя. — Провоцируют. Хотят наши огневые точки засечь, вот и ломают комедию. Дурачки…

Японцы и вовсе обнаглели, грозили кулаками, орали визгливыми голосами, низкорослый солдат снял брюки, повернулся, в камышах завизжали, засвистели. Петухов фыркнул:

— Жаль, нельзя стрелять! Я бы сейчас этого самурая подскипидарил — до самого Харбина драпал бы, не останавливаясь, сукин сын!

Шарафутдинов кипел:

— До чего дошли, мерзавцы! Это армия?! Сброд, басмачи!

— Басмачи ж… на всеобщее обозрение не выставляли. Я читал о них.

— Это я так… У нас «басмач» — самое плохое слово…

Японцы давно скрылись в камышах, а Шарафутдинов все еще кипятился. Когда он умолк, Костя, пригревшись в лучах взошедшего солнца, задремал.

Повар, отсыпав из кулька горсть заварки, бросил чай в кипяток и сказал легко раненному пограничнику, откомандированному до выздоровления на кухню:

— Интересно получается, Барышев. Раньше я вдвое больше времени тратил, а теперь досрочно управляюсь. Почему бы это?

— Поворотливый стал, товарищ Груша. И правильно, время военное, иначе нельзя.

— Выходит, по-твоему, я раньше ваньку валял? Филонил? Ты чего плетешь, дурья голова на цыплячьей шее?

— А чего я такого сказал? Ничего особенного, а ты обижаешься. — Барышев поспешно отрабатывал назад; гневить повара опасно, останешься без добавки. — Я к тому, что в мирное время один ритм, а в военное — другой.

— «Мирное», «военное»… У пограничников — всегда военное! Мы на самом острие.

— На острие усидеть трудно, — усмехнулся Барышев. — Ты хотел, вероятно, сказать, что мы на самой передовой линии?

— Во-во. В «яблочко» попал.

— А как на самой передовой линии дело обстоит с завтраком? — спросил, входя на кухню, Ржевский — чистенький, гладко выбритый, сапоги блестят.

Повар торопливо одернул фартук, поправил сбитый на затылок колпак.

— Через тридцать семь минут завтрак будет готов, товарищ старший лейтенант. Сегодня мясо с картофелем, овощной салат, какао. Масло, само собой, согласно норме.

— Хорошо. А почему такая сверхточность — тридцать семь минут?

— Очень даже просто. За полчаса мясо доварится, пять минут потомится в котле, две минуты — полить соусом, помешать, посолить. Проверено.

— Толково. Как рука, Барышев? Болит?

— Не шибко, товарищ старший лейтенант. Заживет.

— Покажи. Разбинтовывать не надо. — Ржевский тонкими пальцами ощупал запястье бойца, кисть вспухла, что ж, естественно; главное, нет воспаления.

— Не дергает?

— Никак нет. Чешется…

— Заживет. После завтрака сходи в медпункт, покажись нашему эскулапу.

— А военфельдшер уже видел, приходил, когда мясо в котел закладывали… Тоже пощупал.

— И что сказал? Ну, чего мнешься!

— Мол, рука еще крепче будет. И ежели кого обнять…

— Сумеешь по-гвардейски. Так?

— Уж это как придется…

В столовой на столах свежие цветы, на окнах чистенькие, отглаженные занавески — Груша стирает. Поправив клеенку на командирском столике, Ржевский вышел на крыльцо, день обещает быть жарким, в небе ни облачка. Что он сулит, этот яркий солнечный день?

У начальника заставы Ржевский застал Данченко, Зимарёв и старшина только что вернулись с границы.

— Ну, как там заклятый соседушко, — спросил Ржевский. — Собирается в гости или удовлетворился полученным?

— Пока затих, — сказал Зимарёв. — Надолго ли — вот вопрос?

— Да, это вопрос вопросов.

— Позабивались в свою крепость, в камышах заховались, пацюки[120], — добавил Данченко. — Сидят тихесенько… Разрешите вернуться на берег, товарищ капитан?

— Ты, замполит, тоже туда собираешься? Подожди.

— Слушаюсь.

Данченко ушел.

— Зачем так официально? — проворчал Зимарёв.

— Хочу быть таким же образцовым командиром, как начальник заставы «Турий Рог». Затянутым в «рюмочку», четким. Завидую, честное слово. Белой завистью.

— Брось болтать, дружище…

Оставаясь вдвоем в неслужебной обстановке, прежде они безжалостно подтрунивали друг над другом, теперь привычное развлечение казалось неуместным, даже кощунственным, поэтому на сей раз очередная веселая пикировка не состоялась, поговорили о событиях истекших суток, после чего Ржевский ушел. Зимарёв начал было писать донесение командованию, но послышалась стрельба, начальник заставы торопливо сгреб со стола бумаги, запер в сейф; на пороге вырос дежурный.

— С чужого берега открыт ружейно-пулеметный огонь.

— Лодки?

— Пока не видно. Только стреляют.

— Не отвечать! Поднять по тревоге взвод поддержки.

Зимарёв поспешил к границе, надеясь, что японцы не попытаются форсировать Тургу — какой смысл лезть на пулеметы в лоб небольшими силами: на что рассчитывают?! Но противник не оправдал надежд начальника заставы, по реке заскользили лодки с солдатами.