Застой. Перестройка. Отстой

В двадцать два года она закончила с красным дипломом институт, и маман устроила ее по блату в музей пролетарского писателя Беднякова.

***

…Леонид Мефодьевич Ерошкин свою сознательную тридцатипятилетнюю жизнь, начиная со студенческой скамьи, посвятил борьбе с Зеленым Змием. И боролся с ним весьма успешно.

– А что, – говорил своим приятелям Леонид Мефодьевич, – я большую пользу государству принес и приношу, выпивая эту гадость, отбирая ее у других. Выпил бы ее какой-нибудь молоденький пацаненок, вьюноша зелененький, да и в козленочка бы оборотился, а то я все беру на себя!

В краткие дни отдыха от борьбы с Зеленым Змием Леонид Мефодьевич делал другие, менее важные, но все-таки достаточно серьезные дела – окончил международное отделение журфака МГУ, аспирантуру при том же ВУЗе, защитил кандидатскую диссертацию, что удается далеко не всем. И ровнехонько одиннадцать лет Леонид Мефодьевич проработал в международной редакции Московского радио – корреспондентом отдела стран Азии и Африки.

Когда началась Перестройка, Леня быстро сообразил, что больше ему не дадут все «брать на себя» в такой солидной фирме, как Гостелерадио. К тому же неспокойная жизнь международного «афро-азиатского» репортера за долгие одиннадцать лет ему изрядно надоела. И после полученного очередного устного строгача Леня отошел в сторону, то есть с журналистикой завязал.

Мама Лени, Нелли Израилевна Лившиц, трудилась завом «экспозиции» в Государственном музее другого пролетарского писателя – Несчастного. Она быстренько пристроила сыночка научным сотрудником в музей Беднякова.

Леня имел много положительных качеств. Например, к женщинам относился как истинный демократ: любил всех без разбора, причем никогда не предохранялся. И называл себя сексуал-демократом. Ни разу при всей своей пламенной любвеобильности Леня не заразился, а вот его женщины частенько попадали в интересное положение. Леня жить иначе не мог. Он видел грех в употреблении противозачаточных средств, а точнее, ему было просто не очень приятно совокупляться в презервативе. Сколько у него детей – Ерошкин не знал. Но любил повторять: «Мужчина должен жить так, чтобы десятки женщин-посетительниц кладбища говорили своим детям, показывая на ухоженную могилку:

– Здесь похоронен твой папа! – И при этом смахивали бы слезу».

***

…Тридцатидвухлетний Виталий Оттович Шульц происходил из двух старинных родов. С одной стороны, он был потомком прибалтийских немцев. А с другой – правнуком волжских русских купцов. Сам же Шульц родился и вырос в Москве, окончил Историко-архивный институт, где долгое время трудился проректором по учебной части его величавый сановный папаша.

Карьера у Виталия Оттовича сложилась не просто, хотя начиналась просто блестяще. Закончив ВУЗ, он сразу попал – разумеется, по протекции! – в аспирантуру и преподаватели научного коммунизма в Геолого-разведочный институт. Писал диссертацию. Будущее представлялось светлым и вполне определенным, но вдруг папашка за что-то полетел с должности. Разумеется, тут же полетел и младший Щульц. Ударился больно, но не смертельно. Устроился преподавать историю в Индустриальный техникум. Начал делать карьеру. Но и тут неблагосклонная судьба настигла бедного Шульца. Он влюбился, да ладно бы в какую-нибудь математичку или химичку, нет, втрескался по уши в одну из своих юных, очаровательных учениц, которая необдуманно и вызывающе безответственно от него, Шульца, забеременела. Когда живот ученицы стал приобретать пугающие размеры огромного школьного глобуса, Шульц перевел студентку в другой техникум, а сам вовсе оставил педагогическую деятельность. Во избежание каких бы то ни было никому не нужных инцидентов. Так перепугался.

На ученице своей он жениться почему-то не стал, но когда она родила, уделял ребенку немало времени и помогал материально. И даже начал думать на тему: а не оформить ли ему брачные отношения со своей бывшей воспитанницей? Думал он очень долго. Девушка к тому времени благополучно вышла замуж за своего иногороднего однокурсника.

А Шульц, оставив мысли о женитьбе, стал искать новую работу. Поработал в ресторане официантом, черным маклером на вольных хлебах. Не заладилось. Наконец, он приземлился в музее пролетарского писателя Беднякова.

***

И я, и Дубова, и Ерошкин, и Шульц получили «место прописки» в комнате экскурсоводов, в комнате номер десять.

Работа оказалась не самой сложной. Мы все выучили экскурсионную программу – она должна была длиться (и длилась) примерно сорок пять минут.

Приходили к нам на экскурсию в основном школьники и учащиеся ПТУ. Мы им вдохновенно и даже с пафосом рассказывали о Николае Алексеевиче Беднякове.

Дети задавали вопросы редко.

В основном спрашивали учителя:

– А он здесь был прописан? Сколько метров квартира?

И т.д. О творчестве вопросов не задавали.

На каждого научного сотрудника в день приходилось не больше одной экскурсии. Все остальное время делать было нечего. Правда, иногда мы еще читали лекции про Беднякова на выезде по линии общества «Знание» и Клуба книголюбов.