Застолье Петра Вайля

Петр Вайль. Фильм вызвал у меня, как это принято говорить, двойственное чувство. С одной стороны, в картине много по-настоящему смешного, а настоящий юмор в российском кинематографе в сильном дефиците. Уже замечательно, что и было отмечено всеми, с кем я разговаривал в фестивальных кулуарах. Эти “все”, кроме того, с особым восторгом говорили о самоиронии, безжалостной и острой.

Российский режиссер Александр Рогожкин показывает российскую действительность без скидок и прикрас. Вот с этим-то я и не согласен, и этот вопрос выходит далеко за рамки конкретного рогожкинского фильма, который совсем неплох и даже хорош. Оттого и есть смысл предъявлять к нему повышенные претензии, что эта талантливая картина становится в один идейный ряд с целым выводком картин средних и просто бездарных: она продолжает фестиваль самоупоения беспримерной российской духовностью на фоне бездушного западного рационализма.

Молодой финн, пишущий исследование о национальных особенностях охотничьего искусства разных народов, оказывается со своей научной, а значит, скучной затеей, в компании развеселых беспросветных алкашей. Естественно, никакого исследования у финна не получится, зато у режиссера получилось исследование национального характера. Все это нормально, если бы не удручающе предсказуемые результаты этого художественного опыта.

Нелли Павласкова. Вот относительно самоиронии. Это, пожалуй, были самые удачные места в картине. Зал смеялся и реагировал в основном на ситуационный юмор. И надо сказать, что это у режиссера иногда получалось, и почти как у Мамина.

П. В. Конечно, самоиронию легко ощутить в сценах, когда, например, иностранец с утра прибирает двор, в то время как загадившие этот двор его собутыльники уныло тянут “Черный ворон, что ж ты вьешься…” в ожидании опохмелки. Иностранец же единственный, кто занимается подобием производительного труда – он берется за косу, когда все остальные лежат вповалку. Эдакий прямой укор со стороны западного трудолюбия и здравого смысла.

Но всегда есть смысл обратиться не к проходным эпизодам, а к узловым сценам и ключевым метафорам. И тогда мы увидим, что в финале финский молодой человек заговаривает по-русски. Это он влился в новое для себя людское сообщество, приняв его правила и обычаи, а не наоборот. Понятно и почему это произошло. Ключевая тут сцена, когда один из героев читает забредшему в охотничий лагерь и захмелевшему от водки медведю книгу. Ирония опять-таки присутствует – книга о правилах поведения.

Но взглянем в корень. Перед нами никто иной, как русский Франциск Ассизский, который, как известно, проповедовал рыбам и птицам. Наш пошел дальше, взявшись за лесных хищников. Дальше – больше. Этот же персонаж, насквозь пропитый Кузьмич, хранит в доме ценнейший антиквариат и старые книги, во дворе же у него устроен дзен-буддистский сад камней, возле которого Кузьмич медитирует. Блоковский восторг – “Нам внятно все – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений” – превзойден решительно, охвачен и Запад, и Восток. Понятно, что против такой всечеловечности не устоять ни финскому исследователю, ни зрителю. И фильм имеет успех, и упаси боже сказать, что такой уж незаслуженный.

Мне просто жаль, повторю, что остро придуманная и умело сделанная картина перепевает назойливый мотив. Мотив этот претерпел несколько различных аранжировок в последние годы. От казенного лозунга “мы – лучше всех” советской эпохи к уничижительному “мы – хуже всех” времен перестройки, к возрождению тезиса “мы все-таки лучше всех” постперестроечного периода, особенно с появлением своих эффектных богачей, которых во всем мире испуганно называют “новые русские”, и вот к такому, теперь весьма распространенному варианту, как в фильме “Особенности национальной охоты”. Назовем этот вариант амбивалентным. Когда главным становится не лучше или хуже, а “мы – всех”, “мы – самые”, а уж какие “самые”, это вроде бы дело десятое, хотя на деле ясно, что если “самые”, то непременно лучшие. Охота не состоялась, книга про охоту не будет написана, зато медведь напился русской водки и послушал русскую книгу, финский ученый заговорил по-русски, Кузьмич медитирует в саду камней. Кто победил – ясно. Все возвращаются домой усталые, но довольные. И зрители тоже.

Н.П. В фильме есть еще один момент. К чертам русской национальной охоты режиссер относит и заповедь “не убий”. В кадрах, изображающих княжескую охоту XIX века, борзые не загрызают волка, а деликатно его окружают, егеря его деликатно связывают и отвозят, по всей вероятности, в домашний зверинец. А нынешние охотники, среди которых и генерал, и люди военные, не убивают ни медведя (только спаивают его), ни эту несчастную корову, ни лося, и даже рыбу выпускают из рук. На фоне разнузданного российского браконьерства, уничтожения ценных рыб и, скажем, людей такая особенность национальной охоты выглядит несколько преувеличенно гуманно.