Застолье Петра Вайля

П. В. Ну, браконьерство – это профессия, как и война. Хотя и там сильнейший привкус дилетантства. Может быть, вообще отсутствие профессионализма – самое пагубное, что есть сейчас в России, во всех сферах. Но это отдельный разговор. А у нас речь о художественном осмыслении российской жизни, создании адекватного ее образа. И тут, по-моему, все логично.

Вот я вам расскажу, какую наблюдал сценку на фестивале в Карловых Варах. Как раз после пресс-конференции, на которой Рогожкин говорил о том, что на охоте не обязательно кого-то убивать, мы с несколькими коллегами, критиками и журналистами, стояли в фойе. Тут подбежала какая-то дама из оргкомитета, сбившаяся с ног в поисках режиссера и продюсера “Особенностей национальной охоты”. “Они, – говорит, – должны были здесь в десять ноль-ноль встретиться с человеком, который хочет купить картину. Человек тут уже пятнадцать минут дожидается – сердит и уходить хочет”. Короче, все бросились искать авторов фильма. Они сидят в кафе на террасе, погода сказочная, воздух чистый, солнышко сияет, пиво холодное. Дама потом все успокоиться не могла: “Как же так? Ведь это деловое предложение, кровная заинтересованность”. А я ей говорю, что это бескровная заинтересованность. Как же вы не понимаете? Вот только что режиссер на пресс-конференции все толково объяснил. На охоте не обязательно убивать зверя. Ну а фильм не обязательно продавать. Процесс – все, цель – ничто.

Обратите внимание: тут опять торжество трансцендентности над рационализмом, духовности над материальностью. Правда, жизнь все-таки не совсем кино, и тут не так уж ясно, кто победил. Вернее, очень даже ясно. Что и печально.

Памятник Высоцкому

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущая: Марина Тимашева

27 июля 1995 года

Петр Вайль. Я думаю, в эти дни по Москве повсеместно звучит эта песня:

Но не поставят мне памятник в сквере,
Где-нибудь у Петровских ворот.

Поставили. Вспомним, аналогичный случай произошел с Маяковским, который сказал нечто вроде этой фразы, мол, здесь мне памятника не поставят, указывая на Триумфальную площадь. Как известно, именно там монумент ему и воздвигли, а площадь, кстати, побыв почти шесть десятилетий Маяковской, снова – Триумфальная. И вот это уже имеет прямое отношение к посмертной славе Высоцкого. Как раз то, что побудило к обратному переименованию одной из центральных площадей Москвы, и позволило этой славе достичь широчайших официальных масштабов. Маяковскому официозное признание нанесло сильнейший и, боюсь, уже никогда не поправимый вред. То, что Сталин объявил его лучшим и талантливейшим, и то, что его насильственно проходили в школе, навсегда отвратило от Маяковского целые поколения.

С Высоцким, конечно, другая история. В первую очередь потому, что сейчас не очень понятно, где официоз, а где нет. Но то, что утрачено по вертикали, сверху вниз, то с лихвой возмещается распространением по горизонтали, вширь и, главное, накалом страстей. В этом феномене стоило бы разобраться. У нас всегда любили любить вопреки. Прежде всего вопреки и назло начальству. Теперь в этом вроде бы нет смысла, а во-вторых, если раньше начальство крутило записи Высоцкого за заборами, то теперь открыто признается в любви к нему. Противостоять нечему, доказывать некому, скрывать нечего. В этом социально-эмоциональном вакууме и вырастает любовь завышенная, захлёбная, заполошная. Я, разумеется, не подвергаю сомнению искренность народной любви к Высоцкому, я только хочу попытаться понять, отчего она принимает такой безудержный характер.

Роль Высоцкого в отечественной культуре принизить невозможно, оттого и возвышать специально не только не надо, но и порочно. И нечестно по отношению прежде всего к нему, к самой природе его творчества – спонтанной, нерафинированной, самородной.

Несколько дней назад я пришел посмотреть на памятник Высоцкому. Не думаю, чтобы он сам остался доволен. Раскинутые нараспашку руки, заброшенная за спину, на манер винтовки, гитара. Да, пророчество сбылось, памятник поставлен именно там, как было спето, – у Петровских ворот. Но вспомним, в каком контексте стоит пророчество.

Это из песни, которая начинается словами:

У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов.