Застолье Петра Вайля

Если быть точным, это был второй качественный скачок. Первый совершил за тридцать лет до этого Джон Форд в “Дилижансе”, превратив фольклорные, былинные коллизии ранних вестернов в психологическую драму. Джордж Хилл пошел еще дальше, подняв образец этого жанра до высокой трагикомедии. И, откровенно говоря, странно, что понадобилось еще два с половиной десятилетия, чтобы вестерн был оценен “Оскаром”. Разгадка, вероятно, как раз в популярности.

Вестернов делается очень много, и подавляющее большинство – по старым испытанным канонам, которые так решительно нарушены в фильме Джорджа Хилла. Начальные титры со стилизованными под старые кинокадрами как бы сразу погружают картину и зрителя в контекст истории. Истории вестерна. И тем отчетливее мы ощущаем отличие и новизну. Юмор и ирония, очарование и легкость, трогательность и нежность царят в этом фильме. А эпизод катания на велосипеде Пола Ньюмана с Кэтрин Росс – одна из лиричнейших и красивейших сцен в кинематографе. И это – вестерн? Да, такой вестерн. С безупречно благородными, обаятельными героями, почему-то занятыми профессиональным грабежом. Ни в чем не провинившимися, ни в чем не виноватыми, почти невинными. И неслучайно мы ни разу не видим лиц их преследователей – их гонят не люди, а судьба.

И вот здесь-то Хилл сделал следующий шаг вслед за психологизмом “Дилижанса”. Основа основ вестерна – черно-белое противостояние хороших и плохих героев – здесь даже не нарушена, а просто отменена. К чему, между прочим, не так уж легко привыкнуть любителю вестерна, а я его люблю с начала 60-х, когда мальчишкой посмотрел “Великолепную семерку”. Тогда все мои сверстники играли в ковбоев. Один даже заигрался. Получивший кличку Брит, по имени лучшего стрелка и метателя ножа в “Семерке”, он оказался перед необходимостью соответствовать образу, ведь вестерн не только жанр, но и стиль жизни. Я убежден, что имя и обязательства перед ним определили путь моего приятеля Брита – путь, который привел его к нелепой гибели в неполные тридцать. Брит заигрался в “Великолепную семерку”.

В “Буч Кэссиди и Сандэнс Кид” заиграться нельзя. Если это и игра, то игра судьбы. Человек перед лицом времени и рока, как в греческой трагедии, где нет ни правых, ни виноватых. Несравненная легкость Пола Ньюмана и Роберта Рэдфорда обрывается внезапной тяжестью смерти. Если это и игра, то только та, в которую вовлечены мы все и которая кончается всегда одним и тем же.

“Полет над гнездом кукушки”

Программа: “Поверх барьеров”

К столетию рождения кино: Кинодвадцатка Радио Свобода

Ведущий: Сергей Юрьенен

29 ноября 1995 года

Петр Вайль. Я нарочно не пересматривал фильм, чтобы оставить его в неприкосновенности, таким, каким я его увидел восемнадцать лет назад, только-только оказавшись в Штатах. Без преувеличения могу сказать, что картина Формана во многом определила мое восприятие Америки, а с другой стороны, каждый прожитый в США год эту первую эмоцию подтверждал и подтверждает до сих пор.

Сразу придется назвать и тут же отбросить для какого-то дальнейшего обсуждения в другой раз вопрос о том, как удалось понять и адекватно воплотить на экране дух Америки эмигранту Форману, без году неделя находившемуся в стране. Тут, видимо, следует говорить о чуде. И это всего лишь нормально, потому что чудо есть не просто реальный, но и необходимый компонент подлинного творческого произведения.

Итак, о какой же эмоции я говорю? Конечно, о колоссальном ощущении свободы. Эмоции настолько всеобъемлющей, что ее лучше именовать мировосприятием. Я до сих пор с трепетом и благодарностью переживаю чувство восторга, которое я испытал, следя за эпизодом, где пациенты психбольницы во главе с Макмерфи-Николсоном угоняют катер и устремляются на нем в море. Размашистость этого поступка буквально завораживающая.

И вот когда я впервые попал в Калифорнию, в Сан-Франциско, мне кажется, я понял в “Кукушке” больше, чем прежде.

Кен Кизи, по чьей книге поставил свою картину Форман, родился в Колорадо. Но всей своей сутью он связан с Сан-Франциско, с тем явлением конца 50-х, которое назвали калифорнийским ренессансом. Там, на Западе Америки, в Сан-Франциско, я видел знаменитый “Психоделический автобус” – раскрашенный безумными красками школьный автобус, на котором Кен Кизи и его друзья, группа Merry Pranksters, проехали по Америке. Это тоже был размашистый поступок. Но главным жестом Кизи стал его прославленный роман, вышедший в свет в 1962-м.

Беглый синхронный срез по этому году. Сверхдержавы сходятся на поединок в Кубинском кризисе. Выходит “Один день Ивана Денисовича”. Американец Джон Гленн совершает первый орбитальный космический полет. Верховный суд признает неконституционной обязательную молитву в школе. Алжир получает независимость. Энди Уорхол делает поп-арт всенародным искусством. Все это, даже достижения баскетболиста Чемберлена, набравшего сто очков за игру, – все это из категории рекордов. Это время широких жестов. Вот ключевое словосочетание.