Застолье в застой

Массовое озверение отражалось во всем; бытие надолго вперед пропахло водкой и кровью. Читаю воспоминания белогвардейского офицера Бронислава Сосинского, преследовавшего отряды Махно по Запорожью: «Есть в Бердянске трактир. Знаменитый трактир, доложу я… Когда ни придешь, то хозяин бьет посетителей, то посетители целым обществом, до крови, — хозяина. Целое лето ни одного стекла в окнах — все выбиты».

Писательница Надежда Тэффи, спасаясь от большевиков, бежит сквозь Украину, доехала до Одессы, где попадает на «пир во время чумы»: «Театры, клубы всю ночь были полны… Утром, одурманенные вином, азартом и сигаретным дымом, выходили из клубов банкиры и сахарозаводчики, моргали на солнце воспаленными веками. И долго смотрели им вслед тяжелыми голодными глазами темные типы из Молдаванки, подбирающие у подъездов огрызки, объедки, роющиеся в ореховой скорлупе и колбасных шкурках…»

Бытие с питием стали другими, писатель Исаак Бабель, живописавший быт Молдаванки с другой стороны, чем Тэффи, видел его тоже непразднично, потому что время было такое: «Старик выпил водки из эмалированного чайника и съел зразу, пахнущую, как счастливое детство. Потом он взял кнут и вышел за ворота…» Удобная жизнь осталась где-то в «проклятом прошлом»; уроженец Крыма сатирик Александр Аверченко ностальгически вспоминает: «У «Медведя» рюмка лимонной водки стоила полтинник… Любой капитал давал возможность войти в соответствующее заведение. Есть у тебя пятьдесят рублей — пойди к Кюба, выпей рюмочку «Мартеля», проглоти десяток устриц, запей бутылочкой «Шабли», заешь котлеткой данон, запей бутылочкой «Поммери». Имеешь десять целковых — иди в «Вену» или в «Малый Ярославец»: обед из пяти блюд с цыпленком в меню — целковый…» Все это исчезло без возврата…

Надо сказать, что злейший враг «банкиров и сахарозаводчиков» Ленин сам не очень любил выпить и другим не давал. В Швейцарии и Германии он привык к пиву, особенно баварскому, да еще к «фруктовому ликеру на малине», который умела готовить ему жена. Так что без всякого душевного содрогания в 1921 году он отправил в Совнарком записку, где настаивал: «Я решительно против всякой траты картофеля на спирт. Спирт можно и должно делать из торфа». Прожекты водочной реформы следовали один за другим (отзвучием этого расхваленная Остапом Бендером водка из табуретки); ученые на полном серьезе предлагали получать водку из фекалий. Пролетарский поэт Демьян Бедный немедленно отозвался:

Вот настали времена,
Что ни день, то чудо.
Водку гонят из говна
По три литра с пуда…

Не надо улыбаться. Уже на моем веку верный ленинец Никита Хрущев однажды спросил у специалистов, сколько пшеницы и кукурузы уходит на производство водки, а услышав ответ, обнадежил: «Будем гнать из нефти!» Слава богу, обошлось…

Пока Ленин был жив, ленинцы, выпившие сверх нормы, старались не попадаться вождю на глаза. По настоянию Ильича в 1922 году было возбуждено более полумиллиона уголовных дел против самогонщиков, но ленинское здоровье слабело, он удалялся от государственных дел, и к тому же большевикам были очень нужны деньги, которые следовало откуда-то доставать. В общем, в том же 1922 году Совнарком разрешил выработку и продажу коньяка и виноградных вин, а в 1923 — наливок и настоек крепостью до 30 градусов. С первого января 1924 года страна стала пьянствовать абсолютно легально, невзирая на попытки «иудушки» Троцкого продлить действие сухого закона. Грандиозной пьянкой стали поминки по Ленину, и вскоре Сталин выступил со знаменитой речью: «Что лучше — кабала заграничного капитала или введение водки? Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если ради победы пролетариата и крестьянства нам предстоит чуточку выпачкаться в грязи, мы пойдем на это…» Выпачкались. С августа 1925 года в стране разрешили гнать все, что угодно, и из чего угодно; именем известного алкаша, председателя советского правительства Алексея Рыкова назвали новую тридцатиградусную водку — «рыковка».

То, что водку гнали не столько из пшеницы, сколько из свеклы и картофеля, обстановки не улучшило: еще Менделеев отмечал, что зерновая водка вызывает благодушие и расслабление, а картофельная — агрессивность и злобу. Но злобы в стране хватало и среди трезвых, так что выпивка добавляла очень немного. К 1936 году производство спирта по сравнению с 1919 годом увеличилось в 250 раз, выпить можно было где угодно.