Заступа

Графиня наезжала в гости два-три раза в год, устав от новгородского шума, многолюдства и тесноты. По ее заверению: «воздухом подышать». Что за такой особенный воздух у него в гнилом подземелье, Рух понять так и не смог. Графиня сваливалась на голову без предупреждения, задерживалась на пару дней и вновь исчезала, оставляя после себя сладкую боль в паху и едва уловимый аромат ванили и роз. Блудили без меры, пили вино, читали привезенные графиней новые книги. Во время чтения тоже блудили, чего греха-то таить? В постели Бернадетта была чудо как хороша, фантазией, выдумкой и долей безумия, выгодно отличаясь от местных деревенских бабенок, обмирающих под Бучилой со страха. А кому понравится, если полюбовница в самый важный момент «Отче наш» возьмется читать? Рух через это к ним ходить перестал. Лучше уж вовсе без баб, авось заделаешься святым…

— В меня, в меня, — зашептала графиня, изгибаясь и ускоряя движения.

— Так тут больше и нет никого, — еле слышно прошептал Бучила и взорвался. Лаваль охнула и прижалась к нему: мокрая, трепетная, горячая. Она всегда требовала оставить семя в себе. Выводка крохотных упырят не наблюдалось, да и не такая дура, мечтать забеременеть от ожившего мертвяка. Рух однажды видел, как она собирала семя в пузатую склянку. Вопросов задавать не стал. Ну надо человеку, чего с расспросами дурацкими лезть? Этих колдуний сам черт разберет. Рух встречал на пути штук пять или шесть, и у каждой, без исключения, были огромные проблемы с башкой.

— Чудовище ты мое, — обессиленная Бернадетта свалилась рядом, открывая взору точеную фигурку без капельки жира и лишних волос. «Какое же дурацкое имя», — подумал Бучила. В своих попытках разорвать последние связи с варварской Московией, Новгородская республика не гнушалась ничем. Государство построили на западный манер, с парламентом и дворянскими вольностями, а теперь и за имена принялись. В высшем новгородском свете стало хорошим тоном брать французские имена. Махом, словно свиней не резаных, всяких Людовиков, Кристианов и Жозефин развелось. Славянские рожи никого не смущают. Магдалена и все, даром что при крещении Фроськой или Акулиной была… Срамота.

— В следующий раз будь со мной погрубей, — попросила Бернадетта, лукаво щуря глаза. — Поиграем в чудовище и невинную деву. Обещаешь?

— Что-нибудь придумаем, — буркнул Бучила.

— А лучше в царя Ивана и прекрасную пленницу, — оживилась Лаваль. Слышал о новом увлечении безумного московитского царя?

— Не доводилось, — признался Рух, в тайне очень надеясь побыть хоть немножечко безумным царем. Наверное интересно вытворять всякие забавные штуки и знать что ничего тебе за это не будет.

— Ой темнота, сидишь в подземелье своем, — графиня перевернулась, выставив аппетитно оттопыренный зад. — Царь Иван собрал в Кремле уродов: карликов, горбатых, сросшихся вместе, искалеченных, Черным ветром испоганенных, таскает туда крестьянок и дворянок неугодных и смотрит, как эти страшилища насилуют их. Только такое зрелище в нем мужчину и пробуждает. Насмотрится и тоже трахать идет, и женщин и уродцев своих, кто под руку попадет.

— Тебе бы туда, — фыркнул Бучила.

— Дурак, — надулась графиня. — За кого ты меня принимаешь?

— За самую красивую женщину на свете, — нашелся Бучила. — Кстати, московиты другое говорят, дескать это Новгород рассадник блуда и срамоты, бабы там сплошняком бляди накрашенные, а мужики друг друга под хвосты пользуют, на французский манер. И надо бы с божьей помощью это дьявольское гнездо выжечь до тла.

— Война будет, — графиня разом отбросила шутливый тон. — Тайны умеешь хранить?

— Могила.

— На прошлой неделе в Сенате едва до драки не дошло. Ожидают вторжение Москвы ближе к зиме.

— Который раз уже ожидают, десятый? А все никак не срослось.

— Иван копит силы, на границе каждый день стычки, города наводнены агентами. В прошлом месяце в Торжке раскрыта шпионская сеть. Сплошь каторжники-душегубы. При подходе московского войска, должны были вырезать стражу и открыть ворота. Ничего, полезут, кровью умоются. Ха, Ганза живо их не место поставит. Наши послы в Любеке переговоры ведут. Если сунутся, со всей христианской Европой будут дело иметь.

— А христианская Европа знает, что Новгород потакает ведьмам и колдунам? — усмехнулся Рух. — Иван может и безумен, а в вере тверд, тут одно другому не мешает, а про Новгород бабушка надвое наплела. Между прочим папа Иннокентий запретил войны между христианами под угрозой анафемы.

— Когда это было? — вспыхнула графиня. — Тот указ плесенью покрылся или крысы сожрали давно. Франция с Англией воюют? Воюют. Ну пожурит папа, пальцем погрозит, на том все и кончится.

— Англичане еретики.

— А для папы и православные еретики, разве нет?

— Может быть, — пожал плечами Рух и прислушался. Из залитого мраком коридора сквозняк принес едва слышимый зов.

— …упа.

— …па.

— …а.

Какое все-таки здесь противное эхо. В забавах с графиней Рух потерял счет времени. Интересно, день сейчас или ночь?

— …упа!

— Слышишь? — вздернула тонкую бровь Лаваль.

— Слышу, — кивнул Рух. — По мою душу пришли.

— Кто?