Заступа

Рух шел, оставляя за собой шлейф намертво прилипшего медового духа. Все вышло как — то не так. Хутор оставил после себя смутное, тревожное беспокойство. По уму надо бы задержаться и побродить вокруг, послушать птичек, понюхать цветы. Если Варька девка умная, сама придет. Ведь что-то хотела сказать. Что удержало? Страх перед отцом и мачехой? Возможно, но то дела семейные, и Руху туда нечего лезть. Скотины нет? Ну мало ли как…

Бучила дернулся и едва сдержал рвущийся испуганный крик. В кустах затрещало, мелькнуло темное, на дорогу выскочил победитель мамкиных горшков Филиппка и щербато оскалился, довольный произведенным эффектом.

— Ты…, ты это, не балуй, — выдохнул Рух, едва сдержавшийся, чтобы не оборвать клятенышу руки.

— Напужался?

— Аж да уср… Немножко совсем.

— То — то, — мальчишка погрозил пальцем. — Я спрячусь, никто ни в жисть не найдет. Мечом рублю, камни кидаю, воду мамке ношу, чтобы сила была. Готовлюсь.

— Людей на дорогах пугать? — полюбопытствовал Рух.

— Заступою быть, — таинственно понизил голос Филиппка. — Вот как ты. Народ защищать, нечисть бить, в норе черной жить. Идем — ка со мной, чего покажу.

Постреленок увлек Бучилу в кусты, продрался сквозь заросли орешника и с гордым видом ткнул пальцем под ноги.

— Видишь?

— Ну трава, — пожал плечами Рух и спохватился. — Ой какая красивая. Зеленая вся.

— Да не, — Филиппка досадливо сморщился. — Я, по — твоему, травы не видал? Мы пока в деревне жили, держали кролей, так они знаешь сколько жрут? Мамка велит набрать целый мешок, и пока не надергаешь, домой ни-ни-ни. А ты мне трава. Сюда гляди.

Рух разглядел на земле под березой следы. Собачий и рядом человечий, босая нога. Дальше еще: собачий — человечий, собачий — человечий, теряясь в подлеске по направлению к хутору.

— И у дома такие видал, — сообщил Филипка таинственным шепотком. — На гороховой грядке, да я их утром замел, а то мамка убиваться начнет и мне заодно попадет. Думаю тут дяденька с собачкой гулял.

— Глазастый ты, — одобрил Бучила. — И башковитый.

— В Заступы сгожусь? — обрадовался мальчонка.

— Заступой человеку не стать, — Рух с трудом сдержал подступающий смех.

— А ты меня укусишь, как подрасту!

— Все-то ты продумал, браток. А если не захочу тебя я кусать, а? Больно шея у тебя грязная. Настоящий Заступа мыться должон.

— Я помоюсь! Нынче мамке накажу воды бадейку согреть, — всполошился Филиппка. — Ты только куси, как Марью с Ванькой кусил!

— Ваньку я не кусал, — возразил Бучила, понимая, что бороться с деревенскими слухами все равно, что с голодухи дерьмо куриное жрать. Не наешься, но перепачкаешься будь здоров.

— Кусал — кусал, — прищурился мальчишка. — Иначе куда он пропал? Больно ты хитрый.

— Разве тебя обхитришь.

— Обхитришь, — Филиппка внезапно поник. — У нас тут дядечки ночевали, мамка сказала — люди святые. А один, горбатый, жуть страшенный какой, у меня ножик украл. Взял палочку построгать, да с ножиком и утек. Ужо я до него доберусь! — парнишка погрозил невидимому обидчику деревянным мечом.

— Дядечки святые, говоришь? — задумчиво протянул Рух. — Горбун говоришь? Второй на коляске, третий слепой старик с гуслями и парнишка при них?

— А ты откуда узнал? — у Филиппки округлились глаза. — И у тебя украли чего?

— Разве только сон и покой, — Бучила тяжко вздохнул. Тоненькие, почти невидимые паутинки сплетались в узор, и в середине этого узора жирным пауком замер Рычковский хутор и его обитатели. По уму надо было подергать за паутинки, но Руху было лень. Дома его дожидалась пылкая графиня Лаваль.

Два дня утонули в вине, любовных утехах и праздности. Рух забыл обо всем, наслаждаясь приятным времяпрепровождением. Заботы и тяжкие мысли растворились в сладкой, головокружительной пелене и потому на новый призыв Бучила отозвался нехотя и не спеша. Сначала прикинулся мертвым, боясь разбудить вконец измотавшуюся Лаваль, но неизвестный попрошайка не унимался. Пришлось выползать из норы. Рух поднялся по ступеням и нос к носу столкнулся с зареванной Дарьей Кокошкой.

— Заступа-батюшка! — баба всплеснула руками. — А у нас, а у нас… Варька пропала!

— Как пропала? Когда?

— А в тот день, когда ты к нам заходил, — Дарья дышала бурно и с присвистом. — Вечером ушла, а домой не вернулась. За…

— Обожди, — Бучила прикинул в уме и на всякий случай пересчитал на пальцах. — Ночь, день и еще ночь миновали, а ты только пришла?

— Думали вернется-я, — Дарья чуть не расплакалась. — Она и раньше бывалоче уходила, я уж подмечала за ней. Только Степану не говорила. То на полночи уйдет, а то до рассвета. Прямо беда.

— Любовь одолела?

— Не знаю, Заступушка, — Дарья смахнула слезу. — Не разговорчивая она, вся в отца. Спрашиваю, а Варька молчит, воды в рот набрала. Глаза прячет и улыбка такая, что оторопь берет. А Степан с ума сошел, мечется по лесу, о пчелах забыл. Помоги, Заступа-батюшка, Христом-богом прошу!