Заступа

Рух поперхнулся, опознав пропавшую Варьку – голую, взъерошенную, измазанную свежей кровью и грязью. Образина жалась к девчонке, жалобно прискуливая и тягучими нитками пуская слюну.

– Варвара, ну твою мать! – Рух опустил клинки. – Нет, вы только гляньте!

– Не подходи, не подходи! – Варькины глаза налились угрожающей чернотой.

– Сколько живу, такого не видел. – Подошедший Вахрамеев сплюнул под ноги. Рейтары окружили землянку и ее обитателей.

– Это то, о чем я подумала? – Голос Лаваль мелко дрожал.

– Ага, то самое дерьмо, – согласился Бучила, картинка сама собой сложилась в башке. – Никак Варюшенька мамку усопшую подняла.

– Подняла! – с вызовом крикнула Варька, ничуть не стесняясь бесстыдной своей наготы.

– Ясно теперь. – Рух расплылся в нехорошей ухмылке. – Год назад была обычной соплюхой – вышивки, ленточки, куколки, мечты о прынце на белом коне. А потом мать умерла.

– Он убил ее! – Варька обличающе указала пальцем на сидящего в клетке отца.

– Ведьмой она была, ведьмой! – взревел Степан. – Всю жизнь мне врала! Душу дьяволу продала! Варьку родила, а потом всех детей бесам несла! Роды подгадывала на лето, когда я все время с бортями, а как вернусь – рыдала, волосья рвала, убивалась по-всякому, дескать, умер ребеночек наш! А я, дурак, верил! На могилки ходил, сердце отцовское рвал, а в могилках тех куклы лежали!

– От наивная душа, или и правда мозгов от рождения нет? – удивился Бучила. – Думаешь, почему нечисть лесная тебя, обормота, пальцем не трогала, борти медом полнились и пчел всякий мор обходил стороной? Жена детьми вашими выкупала удачу ради тебя. У всего своя цена, Степка – дубовая голова.

– Неправда! – Степан рванул клетку, хрустнули жерди. – Я за ней проследил, видел, как она дите бесу в лесу отдала!

– Ты совсем дурак? – вздохнул Рух. – Пчелы засрали башку? Неужели не увязал смерть жены и крах медового промысла? – Бучила перевел взгляд на Варьку, не обращая внимания на мертвечиху, попытавшуюся уцепить его когтищами за сапог. – А ты, ты видела, как отец убил и закопал мать. Ненависть и ужас открыли проклятый дар. Тлевшее в матери, в тебе разгорелось буйным огнем. Кого первого подняла?

– Кротика мертвого. – Варька потупила глаза. – Не знаю и как, в руки взяла, подышала, он и ожил. Чудо Господне.

– Ну естественно, чудо, только от Господа в нем с гулькин хренок. Следом собаку?

– Чернышечку моего.

– Но вот незадача, – Рух понимающе кивнул. – Любимый пес вернулся другим, удержать ты его не смогла, и тварь приперлась домой. Хорошо, отец успел лопатой прибить. Тут хоть однажды в жизни наш полудурошный Степашка не сплоховал. А ты, мелкая мразь, уже вошла во вкус, распробовала силу свою. Тут и подвернулся мальчонка. – Бучила посмотрел в сторону страшилы с собачьей башкой.

– Я помочь хотела, помочь! – Варьку трясло, она всхлипнула и зачастила: – Сдружились мы с Митенькой, он не хотел с дядьками страшными уходить, со мной хотел остаться, со мной.

– Отравила красавкой?

– Он… он со мной… – Варька ревела, размазывая слезы и кровь по лицу.

– С тобой, с тобой, – успокоил Бучила. – Ты его откопала и подняла, добавив по вкусу куски любимого пса.

– Друг он мне, друг!

– Ну конечно, какой разговор? Когда дружат, завсегда пришивают серпы и собачью башку. – Рух кривенько улыбнулся. Варька верила в то, что говорила, это было страшнее всего. – И тогда ты взялась за главное дело: решила мать оживить, помнила место, где папанька труп прикопал. Но это уже не мать, а горе одно, того и гляди рассыплется в прах.

– Мама вернется! – убежденно выпалила Варвара.

– Да конечно, иначе и быть не может, – влез в разговор Вахрамеев. – Вы тут, гляжу, все такие умные собрались, так объясните мне, олуху, падальщики тут откуда взялись?

– Они недавно пришли. – Варька стрельнула глазками на побитых дикарей. – Я испугалась сначала, а они хорошие, охранять взялись меня, помогать.

– Рыбак рыбака, – хмыкнул Бучила. – Падальщики как увидели, чем наша милая деточка занята, так и растаяли. Поди богиней почитали или вроде того.

Рух замолчал, осененный внезапной догадкой, и рывком распахнул дверь убогой землянки. Будь он послабже, все бы вокруг заблевал. Внутри воняло кишками и кровью, света почти не было, и Бучила обрадовался этой милостивой, благостной полутьме. С низкого потолка густо свисали пучки трав и трупы животных, одни тронутые разложением, другие иссохшие до самых костей. Почти все пространство занимал кособоко сколоченный стол, занятый синюшным трупом, вспоротым от паха до середины груди. Внутренности, сердце, печень и легкие аккуратно разложены по глиняным мискам. Ввалившиеся глаза мертвеца слепо смотрели на Руха. Дарья. Он выдохнул, закрыл дверь за собой и глухо спросил:

– Хочешь мать в мачеху переселить и Филиппкиной кровью к жизни вернуть? Сама доперла, или кто подсказал?

– Сама!

– Башковитая сука. – Рух о таком только слышал. Чары крови и смерти – запретное и нечистое колдовство. Откуда это в ребенке? Мать была ведьмочкой из самых пустяшных, а эта дырка лысая вона вытворяет чего.