Заступа

– Она бы не остановилась, – глухо выговорил Бучила. – Ты знаешь это и сам. Она бы вернулась, и все повторилось бы вновь. Кто-то должен был разорвать этот круг. Ведь ты не дурак, не рассчитывал, что она после крови и трупов вдруг станет примерной женой и вы душа в душу заживете в маленьком домике на берегу озерца. Не ври мне, Григорий, и не ври себе. Я дал ей то, о чем она мечтала с тех пор, как лезвие ножа впервые прикоснулось к лицу. Мой подарок на Рождество. Вечный покой.

Рух неуклюже повернулся и увидел Васькины копыта, торчащие из угла.

– Идем отсюда, Василий.

– Н-не могу, – слабо отозвался черт.

– Ну что еще за капризы? – Рух подошел ближе и оторопел. Васька сидел в луже черно-зеленой крови, из распоротой бочины клубками ползли темно-фиолетовые кишки.

Бучила сразу все понял – верный Васька принял удар, предназначенный для него. Клинок Зарни разрубил черта почти пополам, из страшной раны торчали осколки начисто срубленных ребер.

– Такие дела. – Васька попытался улыбнуться.

– Молчи, береги силы. – Рух поднял умирающего черта на руки. Он знал, что должен сделать, мысль пришла ясная и единственно верная.

– Заступа, – окликнул Яков. – Прости меня, Заступа, грешен я.

– Пустое. Я тебя не сужу. Кто угодно, но только не я. – Рух на мгновение задержался и вышел за дверь, оставив после себя смерть, трупы и кровь.

По пути Васька дважды терял сознание, приходил в себя и что-то шептал, цепляясь за Руха слабеющими руками. Они шли темными улочками, и избы провожали их взглядами черных окон. Бучила не замечал кусающего мороза и колючего ветра в лицо. Бучила спешил. Выбил калитку, взбежал на занесенное снегом крыльцо и замолотил ногой в дверь. Полетела щепа, изба затряслась. Внутри зашаркало, и испуганный голос спросил:

– Кто там?

– Заступа. Открывай, старая, а то через стену войду.

Лязгнул засов, дверь открылась, появилась бабка Ефросинья, низенькая, сморщенная, сухая, как щепка.

– Благодетель! – делано обрадовалась колдунья. – Вот кого не ждала, ой, гость дорогой!

– Черт твой? – Рух с ходу вытянул Ваську.

– Мой. – У старухи глаза полезли на лоб. – Мой чертушка, а чего это с ним?

– Кончается он, – сказал Бучила и сунул черта старухе, добавив развихлявшиеся кольца кишок. Зеленая кровь хлынула бабке на сарафан и лицо. – Смерть лютую принял, а за смерть чертячью спросят, сама знаешь кто. Ты, старая, похорони его как положено. А если придут за ним, скажи, ты тут ни при чем, может, не тронут тебя.

– Ой чертушка бедненький, ой нечистенький мой, на кого покидаешь меня? Я ж тебя люби-ила! – заголосила колдунья и умоляюще попросила: – Может, ты сам, Заступа? Похорони ты его за ради Христа, я уж старенькая, руки не держат, а я тебе отслужу.

– Не могу, твой он, ты и должна.

– Отпускаю я его, отпускаю. – Старуха сунула черта обратно, неожиданно резво метнулась в избу, зашуршала и вынесла черный сморщенный палец. – Забирай, Заступушка, забирай, а сочтемся потом.

Рух развернулся и, пошатываясь, ушел в зимнюю ночь. Васька, холодный и обмякший, уронил рогатую голову и едва слышно дышал. Края ужасной раны дымились на морозе, кровь пахла железом и гарью. Совсем рядом смеялся и кричал праздничный люд. Никто и никогда не узнал, что праздник едва не превратился в кромешный бушующий ад. Никому не было дела до упыря с умирающим чертом на дрожащих руках. Луна укуталась рваными лохмотьями облаков, звезды погасли, воздух звенел.

– Заступушка, – слабо позвал Васька, едва они свернули в проулок, где росли несколько молоденьких елок. – Заступушка, поцелуй меня на прощание.

– Тьфу, окаяшка, завязывай комедю ломать. – Бучила швырнул сложившего губы трубочкой черта в сугроб и сам без сил повалился на снег, достал из кармана бутылку, сделал добрый глоток, сорвал еловую лапку и с наслаждением зажевал.

– Так, значит, да, а я ведь жисть за тебя последнюю положил. – Васька выбарахтался из сугроба и устроился рядом.

– Кому другому сказочку свою расскажи, – хохотнул Рух и отдал бутылку. – А то я не знаю, что вашего брата так просто не взять. Поскулишь, и как на собаке все заживет. Подумаешь, выпустили кишки. Я однажды видел, как черта надвое разорвали, и ничего, все заросло.

– Но ведь больно. – Васька выпил и удивленно посмотрел вниз. Из раны текли водка и кровь.

– Только добро переводишь в говно. – Рух подавил вялое сопротивление и забрал бутылку назад.

– А здорово она меня раскорячила, – проблеял Васька и принялся запихивать в распоротый живот потроха. – А это чего? Лишнее, что ли… – Он отбросил через забор склизкий кусок.

– Сука, только извозякался весь. – Рух брезгливо стряхнул с рукава черные сгустки.

– Я отстираю.

– Да уж будь добр. – Рух бросил палец черту на колени. – Это вроде твое.

Васька понюхал палец, задумчиво повертел, примерил на место и со вздохом протянул обратно.

– Забери.

– На хрена?

– Вдруг компания понадобится, кликнешь меня, покутим, вспомним былые деньки. Мы ж теперь как братья с тобой.

– Спасибо. – Рух сунул палец в карман, оценив, на какую жертву пошел Василий ради него.

– Ого! – Васька привстал и скривился от боли. – Ты погляди!