Заступница - Адвокат С В Каллистратова

Мы все теснились к ней, тяготели к тому горнему воздуху, который она создавала. По-видимому, еще и чувствовали себя защищеннее (как дети) рядом с ней. Ходили к ней с бедами, конфликтами с властью, вопросами, нуждающимися в моральной и правовой оценке, и, по велению души, на семейные праздники. Толпа собиралась большая - все диссидентство со всего Союза. Она была его негласным, бессменным, бесплатным, блестящим юристом. Практически само знакомство с ней было криминалом и реальной опасностью в государстве госбезопасности. Горний дух ее ощущали даже органы, за ней бдящие, и, думаю, шерсть на загривке у них вставала дыбом. Мы же чувствовали к ней благоговение.

Это была старая, очень больная женщина, замученная (но не замордованная) неистовыми и возлюбленными внуками и правнуками. И, наших судеб печальница, держала она каждую на своих плечах.

Один раз я спросила у Софьи Васильевны, бывали ли в прежней ее практики случаи расстрела. Она сказала, что не один. Вот, например, фальшивомонетчик, совсем юный и глупый - не было и двадцати. Остались они с сестрой сиротами, жили вдвоем и хотели куда-то уехать. Он делал "красненькие" и попался, решив выпить кружку кваса. Продавец схватился за десятку мокрой рукой, и краска поплыла.

Следствие искало печатный станок, но не нашло. Следователь не мог поверить, что мальчишка рисует десятки от руки. Наконец парень сказал, что у него на чердаке краска и кисти, ему принесли их. Он нарисовал полдесятки, а дальше бросил: "Надоело!" Пришлось поверить. Феноменальный график! Всего этих десяток он нарисовал шесть, но собирался сделать еще несколько, чтобы хватило на отъезд.

Перед заседанием суда Софья Васильевна взяла из материалов следствия одну фальшивку и, перехватив спешащего прокурора, попросила его разменять. Прокурор ей дал две пятерки, а красненькую убрал в бумажник... Строила она свою защиту на том, что мальчик очень талантлив, что если его учить, он пойдет и пойдет, и не деньги будет рисовать - это пройденный этап... Дали ему чуть ли не условно.

Через месяц-два случилось шумное валютное дело. Хрущев издал закон "Об особо важных государственных преступлениях". В запале и не разбираясь, он крушил "всяких там валютчиков, фарцовщиков, фальшивомонетчиков". Мальчишку расстреляли. Хотя закон обратной силы не имеет, но "пусть поимеет" - решил кто-то Хрущеву угодить. (О фальшивомонетчиках ни раньше, ни позже никто не слышал...)

Спросила я, считает ли она, что есть преступления, достойные наказания смертью? И сколько людей вовлечено в казнь?

- Видите ли, назначает "высшую меру" судья. Подписывают приговор заседатели, присутствует (если процесс открытый) публика. Кто-то содержит под стражей - начальник тюрьмы, охрана, надзиратели. Транспортируют тоже несколько человек. Когда приводят в исполнение, кроме палача там присутствуют врач и прокурор. А обслуге - убирать, мыть... В каждом расстреле принимает участие сто, двести человек или больше. Убийство - это не то, что делится на малые части. Убийцей становится каждый из участников...

И.Бурмистрович

Несколько штрихов к портрету

Я познакомился с Софьей Васильевной вскоре после освобождения из заключения, где находился с мая 1968 по май 1971 г. по статье 190-1. Одно из первых моих воспоминаний о ней относится, вероятно, к осени 1971 г. Софья Васильевна находилась в больнице со своеобразным название "имени Медсантруд", недалеко от станции метро "Таганская". Я поехал ее навещать и нашел во дворе больницы на скамейке вместе с Ириной Белогородской, которая тоже ее навещала. Разговор зашел о моем уголовном деле. Некоторые моменты этого "дела" вызывали у меня особое возмущение. Например, такой пассаж из характеристики, которую по запросу КГБ написали в Государственной библиотеке иностранной литературы, где я проработал три месяца: "Использовал помещения библиотеки для встреч с женщинами". Я жаждал привлечь авторов к уголовной ответственности за клевету. Изложив Софье Васильевне это и ряд других своих соображений, я сказал, что хотел бы пройтись по следам своего "дела". Софья Васильевна меня отговаривала, видимо, опасаясь, как бы этот поход не кончился новым "делом". Из всех ее аргументов я запомнил только такой: "Ну зачем все так серьезно воспринимать? Использовал помещения библиотеки для встреч с женщинами? Прекрасно, значит, не импотент!"