Застывшее время

– Счастье мое, как я тебя люблю! Правда же, нам повезло?

И не успел он согласиться, как она провалилась в сон.

* * *

– Он поцеловал мне руку чисто из вежливости.

– Неправда, Полл, он находит тебя хорошенькой! К тому же у тебя более подходящие руки, мои так просто ужас для любого француза! – Она вытянула вперед обветренные кисти с обкусанными ногтями. – Пожалуй, мне не стоит знакомиться с французами.

– Если ты выйдешь замуж за француза, они будут целовать тебя в других местах, глупышка! Только незнакомым целуют руки вместо того, чтобы пожать.

Они чистили зубы в ванной, готовясь ко сну.

– У меня голова болит, – пожаловалась Клэри, сидя на краешке ванны.

– Это от перевозбуждения. Прими аспирин, я не скажу бабушке. – Она заглянула в шкафчик, однако таблеток не было. – Я возьму из маминой комнаты.

Через пару минут она вернулась.

– Извини, там свет погашен и ни звука – наверное, легли спать.

– Ладно, неважно. Пройдет на свежем воздухе. Это все не имеет значения. – Клэри сунула руку в карман; Полли догадалась, что она трогает пальцами записку.

– Клэри, я хочу тебе кое-что рассказать. Сперва я не собиралась говорить об этом, ведь ты была так расстроена…

– О чем?

– Осенью и еще немножко зимой я думала, что мама умирает…

– Полл! Но почему?

– Понимаешь, я случайно подслушала разговор папы с тетей Вилли. Это было ужасно! Папа не знал, что я все слышала, и не сказал мне! Как можно умалчивать о таких важных вещах?! Близким надо все рассказывать, правда ведь?

– Да, – медленно произнесла Клэри, – надо. Если честно, я тоже за нее беспокоилась. То есть сама-то я ничего не слышала, – поспешно добавила она, – просто тетя все время ходила больная и ужасно выглядела. Зато теперь она идет на поправку.

– Да, слава богу!

– Надо было мне рассказать – я же твой лучший друг, разве нет?

– Конечно да, но ведь и ты мне ничего не говорила.

– Да, я поняла. Такая ловушка получается – умалчиваешь из любви к близким. С другой стороны, чем больше любишь кого-то, тем откровеннее ты должен быть с ним – даже о самом трудном. Мне кажется, это и есть лучшее доказательство любви. – Она обвила Полли руками. – Обещай, что больше никогда не будешь страдать в одиночку!

– Ладно. И ты обещай!

– Обещаю. Отныне любое умалчивание считается признаком нелюбви!

И Полли ответила, подражая бабушке:

– Совершенно с тобой согласна, дорогая.

* * *

Дохромав на костылях в уборную и обратно, Арчи почувствовал, что окончательно выбился из сил. Помимо бурных эмоций, несколько часов беспрерывного перевода в обществе целой кучи народа – хоть и ставших ему теперь близкими – совершенно вымотали его. А тут еще новости о японцах… Война распространяется все шире, британцам придется нелегко – на земле, в воде и даже в воздухе их численность неуклонно сокращается…

Дружище Руп! Дай Бог, чтобы с тобой было все в порядке, где бы ты ни находился, думал он, осторожно укладываясь в постель. Повезло, что он хорошо владеет французским – на его месте никто другой не смог бы продержаться так долго. За столом он позволил себе заразиться оптимизмом семьи, однако сейчас, оставшись наедине с самим собой, слегка протрезвел и воспринимал шансы Руперта весьма критично. К тому же Пипетт поведал ему гораздо больше, чем остальным. Наверное, Руперту было очень одиноко там, на поле. Пипетт рассказывал, что они почти сразу заключили пакт: не разыгрывать из себя трех мушкетеров с их благородными девизами «один за всех и все за одного». Пипетт, как профессиональный военный, был настроен серьезно: его задача – выбраться из оккупации, чтобы воевать с немцами в Англии. Руперт – хоть и доброволец – чувствовал то же самое, поэтому когда дело дошло до серьезного выбора, никто особенно не колебался.

За столом Рейчел оказалась рядом с ним. Когда провозглашали тосты – за Руперта, за Пипетта, и его ответный: «За семью!» – все повернулись друг к другу, чокаясь. Он коснулся ее бокала и прошептал едва слышно на фоне общего веселья: «За тебя, милая Рейчел, – и за Сид». Ее глаза на мгновение расширились от изумления, затем смягчились; она улыбнулась чуть нервно и ответила: «Благослови тебя Бог, Арчи». Вот так – очень мягко и безболезненно – закончилась эта история любви.

Любовь… Почему-то перед мысленным взором предстала Клэри. Какое у нее необычное лицо – настоящее зеркало души, сколько в нем отражается эмоций! Он снова проиграл в памяти момент, когда остановил Пипетта на полуслове: вот она опустила голову, цепляясь за бумажку как за спасительный якорь, а затем взглянула на него, и в ее глазах он прочел воскрешение той веры, что опиралась на неугасимую, безусловную любовь. Внезапно он почувствовал себя таким ничтожным, неопытным, несерьезным… Вот она знает, что такое любовь, думал он, больше, чем кто-либо другой. И в нем – помимо уважения и приязни – вдруг шевельнулась ревность – к Руперту, ее отцу, и к любому неизвестному, кто в будущем мог стать объектом ее привязанности…