Застывший Бог (СИ)

- Ты прав по факту, но не прав по сути. Учитель все равно будет учить как его научили, а ты если будешь спорить, – будешь получать двойки. Кто ничего не знает, – туп. Но умен ли тот, кто делится знанием, когда оно не приносит пользы?

- А чего ж тогда делать? – Спросил я деда.

Дед задумался.

- В древней Греции, – покрутив ус сказал он, – был период, когда многими городами правили самовластные правители, которые носили титул “Тиран”. Поскольку не всем гражданам нравилось, что тираны тиранили их единолично, тем приходилось постоянно бороться за сохранение своей власти. ... Однажды Тиран из города Коринфа по имени Периандр, отправил посла спросить своего друга, – тирана из города Милета, Фразибула, о лучших способах управления людьми. Фразибул повел посла в поле, и долго, методично сбивал свой тяжелой тростью те колосья которые подняли головы выше других. А потом отпустил посла, так ничего и не сказав... Понял?

- Кажется, понял, – кивнул я.

- Во время наших тренировок, ты же не жалуешься, что я сильнее тебя. Жаловаться в бою и в жизни бесполезно. Во время тренировок ты учишься ускользать от ударов. Будь так же гибок и в школе. Научись избегать “трости Фарзебула”. Это не самая бесполезная вещь.

С тех пор я стал в школе почти отличником.

И все же, когда я задумывался, система обучения в школе пугала меня. Благодаря деду, я научился видеть и чувствовать родной русский язык могучим, красивым, гибким, – словно бы живым существом. Каждое слово наши предки создавали не просто так, оно имело живое значение, и если предки складывали новое сложное слово из более простых слов, это сложение кристально ясный смысл. Понимание этого смысла рождало изумительную четкость и красоту изложения, и в то же время поразительное многообразие и свободу формы. Русский язык был языком творцов!

Но в школе я видел другой русский, – бездумно зафиксированный, схваченный, словно бы могучая река, вольное течение которой вдруг оковали стылым морозом. Изучая эту реку застывших форм дети лишались права вольно творить своим языком. Дошкольный ребенок интуитивно чувствовавший свой язык еще мог спокойно сказать о каком-то предмете что он его “ложит”. Но в школе умудренные опытом учителя его тут же давали вольнодумцу по голове, и объясняли, что глагола “ложить” в их окостенелом русском языке не существует, а есть только глагол “класть”. Вместе в тем в педагогической версии русского языка “ложить” все же использовался, но только обязательно с какой-нибудь приставкой. По-, под-, в-, у-, за-, при-, пере-, про-, об-, до-, с-, низ-, из-, раз- ...ложить.

Наши предки когда-то образовали все эти слова прибавляя бесчисленное количество приставок к глаголу “ложить”, которого оказывается не существует. От этого же несуществующего глагола предки образовали слова “ложа” и “ложка”, но... – кому какое дело? Не чувствуй свой родной язык, – заучивай застывшие формы. Вместо “ложить” нужно обязательно говорить “класть”. Можешь сказать “положить” но сказать “покласть” – даже не вздумай. Да, существительно “поклажа” в академическом русском есть, но кто сказал, что ты имеешь право перевести его в форму глагола? И есть существительно “ложе” – но и оно в виде глагола не допустимо никаким образом. Почему? Да по кочану. Не вздумай чувствовать свой язык, – укладывай в голову застывший цемент, ибо так ПРАВИЛЬНО.

В школьном русском существовало слово “человек”, но не было его множественной формы – “человеки”. Для множественного числа было слово “люди”. Но это же слово в единственном числе – “людина”, кто-то очень академический когда-то признал неправильным, и ему посчастливилось уцелеть только в украинском ответвлении русского... Многие старые русские слова уходили в соседние славянские языки, болгарский, белорусский, украинский, и жили там словно звери спрятавшиеся от руки жестокого охотника в спасительные заповедники.

Позже, уже ближе к выпускным классам, я иногда думал, – кто же этот злой человек, который в какой-то момент решил украсть у русского языка его вольную гибкость? Кто вырвал из него по живому многие слова, и оковал оставшиеся своей академически-неживой “правильностью”? Уже тогда я понимал, что этот человек был не один, что их “деятельность” была разнесена на годы, даже столетия, но все же иногда он представлялся мне в виде какого-то собирательного образа сухого, мрачного, мертвого душой старикана в пыльной академической мантии и по происхождению иностранца; ибо ни один русский не мог быть таким неслухом, чтобы так произвольно объявлять исконно родные своему народу слова “неправильными”, и резать свой язык буквально по живому. Для этого надо было обязательно быть иностранцем – хотя бы душой.