Засунь себе в задницу! (сборник)

Когда Соланас вышла на «Фабрике» из лифта, вытащила пистолет и принялась палить в Уорхола, она не просто искромсала его тело пулями. Этот насильственный акт вновь утвердил радикальную политику как центральный приоритет авангардной практики, и хотя экспериментальные группы — например, The Living Theatre — в своих работах тоже добивались объединения искусства и политики, акт Соланас уникален своим глубинным ужасом: он расширил парадигму экспериментального авангардного перформанса далеко за пределы и одновременно критически осудил те самые позиции, на которые авангардная культура неизбежно отступит в потрясении перед таким поступком. Насильственность акта Соланас поначалу мешает постичь, что суть этого осуждения — в дерзком жесте присвоения, который посредством лаконической инверсии отбрасывает покровы с кровавого варварства, погребенного в недрах той самой буржуазности, которая оскорблена таким поступком, — в буржуазных подходах, которые исторически, изображая культурную и моральную добродетель, молчаливо поощряли бесчисленные прямые и непрямые акты насилия против женщин, меньшинств и обездоленных. Фактически покушение на Уорхола сводится к смертельно серьезной интерпретации тезиса Вальтера Беньямина о том, что «не бывает документа культуры, который не был бы в то же время документом варварства»[24]. Акт Соланас как культурный документ отличается от прочих документов культуры в основном честным признанием своего варварства и использованием его для обнажения варварства в глубине авангардной культуры, ужаснувшейся ее поступку. Поступок Соланас — уродливый акт, обнажающий уродливую историю, и в кильватере своем покушение на Уорхола оставило неразрешимую дилемму истории авангарда: момент, когда исторический нарратив, подобно телу Уорхола, покрылся швами, и концептуально, в традициях коллажной эстетики, взору явились несообразные соположения непримиримых авангардных траекторий.

Рубцы на животе Уорхола, оставленные пулями Соланас, а затем скальпелями хирургов, быстро превратились в объект пристального культурного и художественного внимания — во многих отношениях они послужили противовесом художественной фетишизации женского тела в современных работах таких художников, как Ив Кляйн и Пьеро Манцони.[25] «Работа» Соланас тем самым породила вторую волну, иные работы, начиная с двух знаменитых фотопортретов Уорхола, сделанных в конце 1968‑го Ричардом Аведоном. На первом Уорхол стоит лицом к камере, распахнув кожаный пиджак и задрав футболку, словно предъявляя шрамы Фоме Неверующему. На втором — собственно торс, неузнаваемый из-за рубцов и швов, спасших Уорхолу жизнь.[26] Затем появился портрет 1970 года, написанный Элис Нил, — очевидно, она, как никакой другой художник, постигала радикальные антипатриархальные принципы, которые Соланас вырезала на теле поп-культуры. Нил изобразила постаревшего женоподобного Уорхола, который сидит полуголый на непрорисованном диване, и шрамы зияют прямо в центре композиции.

Работы Аведона и Нил (особенно Нил — Уорхол как старая изувеченная тетка с обвисшими грудями) — примеры поглощения видоизмененного тела Уорхола иконографией американской культуры, и они симптоматичны для более общей, радикально насильственной, коллажной реконтекстуализации, которой Соланас подвергла Уорхола как культурную фигуру. Ее акт извлек его из лона ранней, триумфальной и политически не ангажированной поп-культуры и переместил в политически заряженный контекст.[27] Превращение Уорхола в политическую фигуру стало работой самой Соланас, и потому эта трансформация — возможно, самый важный противовес культурным нарративам, которые, трактуя покушение, сделали бы Соланас эпицентром Уорхола и рассматривали бы ее сквозь призмы его поп-культурной эстетики.

На концептуальном уровне перемещение Уорхола в политически заряженный контекст сводилось к переориентации авангардных приоритетов, в основном упущенной из виду в исторических источниках о Соланас, о Уорхоле или об авангарде в целом. И это не просто упущение: можно утверждать, что исключение Соланас из принятой истории, описывающей эволюцию авангарда, лишь подчеркивает, сколь она неуправляемая, радикально подрывная и разрушительная фигура — в контексте американского авангарда особенно. Признание ее покушения на Уорхола наирадикальнейшим перформансом одновременно означает признание того факта, что это покушение требует новой историографии авангарда. Здесь я попытался написать первые строки такой историографии — я стремился не столько включить в нее Соланас, сколько объяснить подрывную несовместимость Соланас с историей авангарда в нынешнем виде.[28] Значимость акта Соланас во многом кроется именно в том, с какой яростью ее акт насилия как эстетически экстремальная форма авангардного перформанса бунтует против вычеркивания его из истории авангарда, хотя трансгрессия этого насилия осознанно заявляет о некоей фундаментально разрушительной несовместимости с историей, откуда оно вычеркнуто.