Затаив дыхание

Нечаянная шутка Милли рассмешила Джека, и высокое массивное изголовье затряслось. Потемневшее, изъеденное жучком дерево покрыто резным орнаментом из цветов и рыб, характерным для конца пятнадцатого века. Сколько людей — мужчин, женщин и детей — умерло, наверно, в этой самой кровати от чумы, оспы, да мало ли от чего еще. При каждом движении она громко скрипит. Однажды в ней снимали сцену убийства для телефильма по рассказу Эдгара Аллана По. В ней же родилась Милли (об этом событии Джек предпочитает размышлять отвлеченно, без подробностей), а в это время Ричард Дюкрейн, высокий молодой мужчина, за тридцать лет до того сам появившийся на свет в той же кровати, нервно расхаживал по главной спальне. Как все это напоминает беглый просмотр какого-нибудь старинного романа, думает Джек. Жаль, что ему не пришло в голову более яркое сравнение, но его мозг переводит все в музыкальные фрагменты, оркестрованные (он нахмурился, пытаясь сосредоточиться сразу на звуках, очертаниях инструментов и на торопливой нотной записи) для кларнета, ударных, скрипки, контрабаса и женского хора. Фантастика. Психоз какой-то. Потому что где-то в самом сердце пьесы слышится скрип тормозов грузовика, медленно продвигающегося в дорожной пробке. Милли тихонько посапывала во сне, старая лошадь-качалка посверкивала на Джека одним глазом, но стояла неподвижно. Если бы она качнулась, он забеспокоился бы всерьез. Потом в доме послышались негромкие, вразнобой, звоны и удары — минут десять часы били полночь. И не мудрено, усмехнулся Джек, в таком огромном доме несколько часовых поясов.

В полночь особенно ясно думается; положение, в котором он оказался, делится на три части: в его жизни снова возникла Кайя, возможно, делая ставку на его возможного сына; она, безусловно, считает вероятного отца лживым подонком (пусть и в несколько иных выражениях). Но она не станет разрушать то, что уже случилось, иначе ей не выйти в дамки. Все выстраивается очень неплохо. Самое главное — не терять хладнокровия. Только переговоры, никаких боевых действий.

Эхо. По-эстонски Кайя значит эхо. Она — эхо в его жизни, а он — в ее. Но любые виды эха — это полноценный звук. Возможно, работа в гостинице не оставляет ей времени для общения, даже с ребенком. Куда же она девает Яана? Может быть, соседка взялась за небольшую плату водить его в школу и домой. Интересно, удалось Кайе закончить университет? Можно будет спросить при встрече. От этой мысли у него свело желудок. Надо надеяться, не от предвкушения рандеву.

Изголовье пахнет бесчисленными слоями пчелиного воска и еще чем-то темным, давним, — вроде дыма или сажи; подложив ладони под затылок, Джек оперся на деревянную спинку, и теперь от рук отдает тем же запахом. Сколько раз с 1627 года топился в спальне камин — не счесть; возможно, эти запахи въелись в дерево. Музыкальные фрагменты не сцепляются друг с другом, а крутятся-вертятся где-то между ушами. Кровать со скрипом несется сквозь века, он и Милли — это лишь мгновение, они скоро умрут. Джека как третьеразрядного композитора наверняка забудут, хотя, возможно, откопают его произведения и станут изредка исполнять заново; если, конечно, культура вообще выживет в более или менее узнаваемом виде. Никаких гарантий тут быть не может: случись крупная экологическая катастрофа, к власти придут тираны, появятся полицейские государства и религиозные маньяки. Музыка либо будет запрещена вообще, либо станет военной или чисто духовной. Возможен и другой вариант: останутся только легкие для восприятия побрякушки, примитивная дрянь, на которую неизменно клюет руководство корпораций. А величайший, нежнейший, самый дивный дар, которым наделен человек, пойдет прахом — его разотрут в порошок, спрессуют и превратят в стерильный продукт, который будет беспрерывно звучать во всех общественных местах. Никто не станет сочинять песни в лесу, о Шуберте уж и говорить нечего. Впрочем, наряду с гениальными произведениями, он, по правде сказать, насочинял кучу дряни.

Джек почувствовал себя совершенно несчастным. Будущее человечества рисовалось ему очень и очень мрачным. Когда они с Милли ехали в поезде, она сказала, что самые могущественные люди в мире, со своими самыми могучими армиями в истории человечества, в сущности, антиэвалюционеры. «Настоящие безумцы, — возмущалась она, — это же все равно, что выступать против существования деревьев». Все пассажиры в вагоне были моложе их, по преимуществу — одетые в костюмы громкоголосые мужчины с бычьими шеями; приникнув к своим айподам и мобильникам, они ехали в Бейзингсток и дальше. Судя по их виду, им глубоко наплевать, продолжится эволюция или нет.

Джеку казалось, что он так и не заснул, потому что не помнил, чтобы просыпался. И вдруг увидел, что у окна стоит женщина.

Милли? Нет, вот она, Милли, спит рядом с открытым ртом.