Затаив дыхание

Три дня спустя мать умерла; сначала бред отступил, потом она глубоко заснула и уже не просыпалась. На мертвом лице застыло упрямое выражение, будто покойница предупреждала окружающих: «И не пытайтесь остановить мой уход!» Джек навестил ее в период просветления. Ей уже не хотелось слушать ни диски для слепых, ни радио, и Джек решил почитать ей вслух. Именно на такой случай он носил в кармане пиджака сборник стихов персидского суфия Руми. Но едва начав читать, сразу понял, что сильно промахнулся. Надо было принести что-нибудь уморительно смешное. Мать вежливо слушала. Джек монотонно читал стихотворения, все они кончались неожиданно быстро и потому казались бессмысленными. Вошла няня, довольно объемистая в талии, принесла поднос, на нем стояла кружка с чаем. Время уже подходило к обеду. Чай с молоком был абсолютно холодный.

— Я с десяти часов просила принести чаю, — писклявым голосом пожаловалась мать; иссохшая, обложенная подушками, она походила на куклу. — Все потому, что они сплошь цветные. Понятия не имеют о наших обычаях.

— Она вовсе не цветная. Самая настоящая арийка, — возразил Джек. Поздновато бранить маму за расовые предрассудки, подумал он.

— Эта как раз белая, сама знаю, — отрезала мать, хотя было ясно, что знать это она не могла. — Может, дашь мне послушать что-нибудь твое?

— Я с собой ничего не захватил. Вот дурак. Завтра привезу.

Он и вправду чувствовал себя дураком. И вместе с тем был глубоко тронут. Завтра у них будет чудесная, целительная встреча. Может быть, он даже расскажет ей про Яана; он скучает по мальчику, и тоска угнездилась не в голове, а в самом его нутре.

— Замечательно, — сказала она. — Что-нибудь негромкое, умиротворяющее.

— Подберу непременно, — пообещал Джек. У отца в отдельном ящике хранятся все три его диска. — Мне будет только приятно.

— Зачем ты сидишь прямо на траве? Простудишься насмерть.

— Гм… Я, мама, гм, на траве не сижу.

— Не лги. Я же теперь вижу, потому что на самом деле ничего того не случилось. И не возражай. Главное, забери меня отсюда, а сидеть на траве тебе нельзя. Тут слишком ветрено.

— Все в порядке, мама.

— Ничего не в порядке. Вы только поглядите на него: вон как далеко забрался. — Словно хмельная королева, она резко уронила голову, почти касаясь носом собственных бедер. — Опять замечтался? Золотой мой мальчик, прелесть моя. Печеньку хочешь, Джеко? Не сиди на траве, нельзя. Нам надо идти в ту сторону. На что ты засмотрелся?

— На тебя, мама. Ты замечательно выглядишь.

— На облака, небось, да? Они белые, красивые, правда? И пушистые. Будто их выстирали с порошком «Дэз». А Мюриэл пользуется «Персилом». И Дафна тоже.

— Да, — завороженно подтвердил Джек, — облака белоснежные.

— Что же ты с мячиком не играешь? Побегай немножко. Вон белье висит, Джек.

— О Боже, — пробормотал он, продолжая улыбаться. — Дождь собирается, да?

Он вспомнил, что, уходя ненадолго из дома, она обычно поручала ему снять сохнущее белье, если вдруг пойдет дождь. Сколько раз он забывал про ее наказ! И пока дождь шел, белье оставалось висеть на синтетической веревке, натянутой между металлическими шестами вдоль бокового забора; порой оно по нескольку дней болталось там безмолвным упреком, пачкаясь и намокая все сильнее.

— Оно крутится и крутится, — тем временем говорила мать. — Приспособление такое. Как же оно называется? Штуковина, которая крутится и крутится? У нас она была до того несчастного случая со мной. Ну же, подскажи!

— Которая крутится? Может, ты имеешь в виду приспособление, с помощью которого можно двигать веревку по кругу?

— У него есть название. Свое, специальное. Ну, Джек! До чего же ты бестолковый!

Ни разу в жизни он не видел мать в таком раздражении. Может быть, она всегда считала его бестолковым? Может быть, только сейчас она дошла до самой крайней степени откровенности?

— Ума не приложу, — беспомощно признался он.

— Станешь постарше, поумнеешь, — успокоила мать. — Она еще звуки такие издает. Ты же любишь разные звуки, правда? Бельевая веревка идет по кругу и гудит. Мммммммм.

Джек смотрел на нее, разинув рот. Вот это да! Она пытается воспроизвести те заветные звуки! А ведь он с детства был уверен, что свою музыку белые облака посылали только ему. У матери она звучит грубовато, но это определенно та самая музыка. Согнувшись в три погибели, мать все мычит сквозь сомкнутые губы. На пороге смерти.

— Ну, и как она называется? Соображай, бестолочь.

— Не знаю, но постараюсь выяснить. Посмотрю в справочнике, спрошу кого-нибудь. Она, правда, издавала такие звуки?

— Мммммммммммммм, — чуть покачиваясь, замычала в ответ мать; под тяжестью короны она сложилась почти пополам; начавшую зарастать трещину в ее черепе того и гляди разорвет от напряжения. — Крутилась без конца, особенно в ветреную погоду. Мммммммм. Смотри, убери все до дождя. Как же она называется? Ну, давай, вспоминай, ты наверняка знаешь. Не круглый же ты дурак! Почему приехал ты, а не Доналд? А? Если тебе даже название не известно?

— Мама, послушай, я выясню. Не волнуйся. Прошу тебя, не волнуйся. Выясню непременно, слово даю.