Затаив дыхание

Распахнув стеклянные створки, он размашистым шагом пересек сад, до его задней границы. За высокими буйными кустами не видно соседних участков. На неровной лужайке нет игрушек, потому что в этом доме нет детей. Тщательно спланированное зрелище первозданных кущ сейчас не умиротворяет душу. Разросшиеся за лето цветы на клумбах тоже не радуют глаз: они устало клонятся к земле, сторонний человек принял бы их за сорняки. В эту минуту Джеку милее был бы унылый, перекормленный химикатами родительский садик в Хейсе, где всегда торчат к небу ножки перевернутых — на случай дождя — пластмассовых стульев.

Далеко позади в дверях зимнего сада возник Говард; поджав губы и скрестив на груди руки, он смотрел туда, куда ушел Джек. По этой лужайке бегал бы с мячом Макс, ему было бы столько же лет, сколько Яану, так что Джек легко представил себе сынишку. Волосы у Макса были белокурые, очень светлые и тонкие. Потом, правда, могли потемнеть. Глаз сына Джек так и не видел; скорее всего, как у большинства новорожденных, голубые. Но Макс не был новорожденным, он был новоумершим. Возможно, не успел даже обрести духа, или души… Черт бы побрал тот джип. Это несправедливо, нечестно. В соседнем саду снова взвыла косилка, но вдруг зачихала — видно, наткнулась на что-то пожестче травы.

Джек завопил. Карикатурно поднявшись на цыпочки, он орал с такой силой, что заболело горло:

— Ничего, валяй себе дальше, наплюй на меня! А я пойду и опять приму валиум, твою мать!

Косилка затихла.

— Что вы говорите? — послышался из-за забора красивый глубокий тенор. Оказывается, это вовсе не миниатюрный албанец, а сам итальянский миллионер, собственной персоной.

— Житья нет от шума! — крикнул Джек, старательно артикулируя слова, чтобы иностранец понял. — Простите, но нельзя же до такой степени не считаться с другими людьми. Я, представьте, композитор! — добавил он таким тоном, будто его занятие само по себе комично.

Джек прекрасно знал, как выглядит миллионер-итальянец: невысокий широкоплечий, внушающий страх мужчина лет под пятьдесят, в непременных темных очках. Сосед приезжает в Англию только в июле, всего на две недели. Всякий раз, когда он садится в свой красный «порше» или вылезает из него, по улице плывет запах дорогого одеколона. Джек еще ни разу с ним не разговаривал.

Говарда и след простыл. Тишина мертвая. Невозможно вообразить, чтобы Харрисон Бёртуистл [113]отколол такой же номер.

— Вы… кто?

— Композитор. Сочиняю музыку. Современную.

Джеку казалось, что голос его разносится по Хэмпстеду, и вся округа навострила уши.

— Современную музыку? Рок? Поп? Хип-хоп?

В голосе слышалась чуть насмешливая улыбка. И превосходство.

— Нет, конечно, — громко произнес Джек; ему очень хотелось поскорее прекратить эту сцену. Он подошел ближе, но нестриженые кусты образовали непроходимые дебри шириной самое меньшее в пять футов. — Современную, — повторил он и уточнил: — Современную, но, гм, в классическом стиле.

— А мне нравится Рики Мартин! — долетело с другой стороны соседского сада. Это крикнул маляр-обойщик, не расстающийся со своим дребезжащим транзистором.

— Отлично! — гаркнул Джек. — А мне — нет!

Маляр-обойщик рассмеялся:

— Кто бы сомневался! Ты, приятель, знать не знаешь, чего себя лишаешь!

По ту сторону пограничных зарослей застрочил по-итальянски, как из пулемета, тенор — то ли миллионер просто разговаривал, то ли отчитывал девушку, — может быть, дочку или любовницу. Или экономку. Или даже жену. Оба были явно раздражены. Джек направился назад к дому.

— А как тебе «Крим» [114]? — крикнул маляр-обойщик.

Только Джек открыл рот, чтобы ответить, как механическая косилка завыла снова — чистая бормашина для великанов-людоедов.

— Ты кое-какие секреты выдал, но половину прикарманил, — заявил Говард.

Он включил в большой гостиной телевизор и смотрел по спортивному каналу крикет: прямой репортаж из Коломбо, команда Шри-Ланки против команды Бангладеш. Нахал Говард, хозяйничает тут, как хочет.

Джек извинился за свое поведение, Говард лишь помахал ладошкой, будто разгоняя неприятный запах, и сообщил:

— У Самаравиры девяносто девять. Площадка для него маловата.

Джек примостился на диванном валике. Раз идет репортаж с крикетного матча, у него нет никакого желания продолжать рассказ. На фоне крикета все остальное кажется не стоящим выеденного яйца — много шума из ничего. И зачем только он изливал Говарду душу? Помимо облегчения возникло чувство утраты. Он поделился сокровищем, которое бережно хранил шесть лет. И теперь оно уже не кажется столь драгоценным.

— Если хочешь знать, когда я увидел у тебя мальчишку, никаких отцовских чувств к нему я не испытал. Ноль. Славный малыш, только и всего. В другом же случае меня бы к нему потянуло инстинктивно, правда?

— Понятия не имею. У меня никогда не было детей.

— Мне кажется, я почувствовал бы что-то, — проговорил Джек; на экране Машуд пропустил подачу Самаравиры, Джек поморщился. Говард откинулся на спинку дивана. — Да, точно почувствовал бы.

Говард ощупывал свой сломанный палец: от волнения Джек шлепнулся прямо на него.