Затаившийся Оракул

По своему опыту я знал, что если ты ведешь себя, будто ты и должен быть здесь, то большинство людей (или муравьев) не смогут помешать тебе. Обычно действовать уверенно — не проблема для меня. Боги могут быть где им угодно. Немного труднее было в случае Лестера Пападопулоса, экстраординарного придурковатого подростка, но я смог преодолеть этот путь без проблем.

Я зашел внутрь и начал петь.

В этот раз мне не нужна была моя укулеле. Не нужна была муза для вдохновения. Я вспомнил о лице Дафны в деревьях. Я вспомнил об отвернувшемся Гиацинте, о следе смерти, оставленном на его голове. Мой голос наполнился злобой. Я пел о разбитом сердце. Вместо того, чтобы сдерживать свое отчаяние внутри, я выплеснул его наружу.

Сеть тоннелей усиливала мой голос, пронося его через все убежище, создавая из всего холма мой собственный музыкальный инструмент.

Каждый раз, когда я проходил мимо очередного муравья, он поджимал ноги и касался лбом пола, его усики вибрировали из-за моего голоса.

Если бы я был богом, песня была бы намного сильнее, но и этого было достаточно. Я был удивлен, как много отчаяния может вместить в себя человеческий голос.

Я шел дальше в гнездо. Я не представлял, куда иду, пока не наткнулся на герань, растущую из пола тоннеля. Мой голос задрожал.

Мэг. Похоже, она вернулась в сознание. Она использовала последние силы, чтобы оставить мне знак. Фиолетовые цветки герани указывали на маленький тоннель, ведущий налево.

— Умная девочка, — сказал я, выбирая этот тоннель.

Грохот оповестил меня о приближающемся мирмеке.

Я повернулся и поднял свой лук. Освободившись от колдовства моего голоса, насекомое атаковало, в его рту вспенилась кислота. Я прицелился и выстрелил. Наконечник стрелы воткнулся прямо в лоб муравья.

Существо упало, его ноги подергивались в предсмертной агонии. Я попытался забрать свою стрелу, но древко щелкнуло в моей руке, отломанный конец был покрыт дымящейся едкой слизью. Этим бы было бесполезно стрелять снова.

Я позвал:

— МЭГ!

Ответом послужил еще больший грохот приближающихся ко мне муравьев. Я снова начал петь.

Теперь у меня была огромная надежда найти Мэг, что помешало мне вызвать у себя надлежащее чувство меланхолии. Муравьи, с которыми я столкнулся, больше не были в ступоре. Хотя они двигались медленно и неуверенно, но все же атаковали. Мне пришлось стрелять в одного за другим.

Я прошел мимо пещеры, наполненной блестящими сокровищами, но сейчас мне не было дела до сияющих штучек. Я продолжал двигаться.

На следующем перекрестке другая герань проросла через пол, ее цветки указывали направо. Я повернул в этом направлении, снова и снова произнося имя Мэг и затем снова возвращаясь к своей песне.

Как только мое настроение улучшилось, моя песня стала менее эффективной, а муравьи — более агрессивными. После дюжины убитых муравьев мой колчан опасно полегчал.

Я должен был отыскать в глубине себя чувство отчаяния. Должна была получиться тоска, хорошая и правильная. Впервые за четыре тысячи лет жизни я пел о своих собственных ошибках.

Я пел о смерти Дафны. Мое хвастовство, зависть и страсть послужили причиной ее уничтожения.

Когда она убежала от меня, я должен был дать ей уйти. Вместо этого я неутолимо преследовал ее. Я хотел ее и намеревался овладеть ею. Из-за этого я не оставил Дафне другого выбора. Чтобы сбежать от меня, она пожертвовала своей жизнью и превратилась в дерево, оставив мое сердце разбитым навсегда… Но это была моя вина. В песне я просил прощения. Я умолял Дафну простить меня.

Я пел о Гиацинте, самом прекрасном из мужчин. Западный Ветер Зефир тоже полюбил его, но я отказывался делить с ним даже секунду из жизни Гиацинта. В порыве ревности я угрожал Зефиру. Я осмелился бросить ему вызов: сможет ли он вмешаться?

Я пел о дне, когда мы с Гиацинтом метали диски в поле, о том, как Западный Ветер изменил курс полета диска — и он попал прямо в голову Гиацинту.

Чтобы Гиацинт продолжал существовать в солнечном свете, там, где и должен был, я создал из его крови цветок гиацинт. Я считал, что за произошедшее ответственен Зефир, но моя собственная мелкая жадность послужила причиной смерти Гиацинта. Я излил свою печаль и принял вину.

Я пел о своих неудачах, своем навеки разбитом сердце и одиночестве. Я был худшим из богов, самым виноватым и самым невнимательным. Я не смог стать возлюбленным лишь одного человека. Я даже не смог выбрать, богом чего мне стать. Я продолжал переходить от одного навыка к другому, рассеянный и неудовлетворенный.

Моя жизнь в качестве бога была обманом. Моя крутизна — притворство. Мое сердце — куча окаменевшего дерева.

Мирмеки, находящиеся вокруг меня, рухнули. Само убежище начало дрожать от горя. Я нашел третью герань, затем — четвертую.

В конце концов, сделав паузу между куплетами, я услышал слабый голос впереди: плач девочки.

— Мэг! — я прервал свою песню и побежал.