Затемнение

Сергей вдруг почувствовал себя не очень удобно, как если бы подслушал то, что не предназначалось для его ушей, и узнал слишком много такого, чем не принято делиться с незнакомым человеком. Он словно бы волей случая заглянул в другую, странную, удивительную для него жизнь, увидел иные чувства, эмоции и страсти, совсем не близкие и во многом попросту не понятные ему, так разительно отличавшиеся от его собственных чувств и желаний, устремлённых в совершенно другую сторону, направленных на абсолютно иные цели. И этот внезапно проявившийся внутренний дискомфорт был так силён, что он немного отстранился от соседки, отвёл от неё глаза и бросил усталый, рассеянный взгляд в глубь кладбища, в ту её часть, где заросли были особенно густы, куда не проникал лунный свет и где царила сплошная, непроницаемая угольная тьма.

Но, едва взглянув туда, он вздрогнул, как от удара током, и чуть не вскочил с места. Ему почудилось, что оттуда, из кромешной непроглядной темени, наверное такой же, какая царила в могилах, над которыми она распростёрлась, на него глянули чьи-то красноватые, мрачно блеснувшие глаза. Блеснули и тут же пропали, растворившись в плотном и густом, как чернила, мраке. А Сергей, с учащённо забившимся сердцем и забегавшими по телу мурашками, долго ещё настороженно вглядывался в сумрачную, будто задёрнутую чёрным пологом даль, теряясь в догадках, померещилось ли ему это или там, в самой глухой и нехоженой части кладбища, действительно кто-то есть. Но кто? Человек или зверь? Или ещё кто-то либо что-то, о чём не хотелось бы и думать в это время и в этом месте? Сергей предположил было, что это его недавний знакомец, дед Ерёма, шастает там в непроходимых кущах и поглядывает издали на необычную парочку, устроившую среди могил вечер воспоминаний. Но он тут же отбросил эту версию, справедливо заключив, что человеческие глаза не способны мерцать в темноте, как кошачьи.

Ещё пару минут он пристально всматривался туда, где на мгновение блеснули страшные фосфоресцирующие глаза, однако не увидел больше ни их, ни чего-либо ещё в том же духе. И решил, ради собственного успокоения, что ему это просто привиделось. А заодно подумал, что ему надо бы всё-таки убраться отсюда от греха подальше, пока не случилось чего-нибудь, о чём он потом сильно пожалел бы.

Но точно какая-то неведомая сила против его воли удерживала его рядом с неизвестной красавицей, которая после очередной продолжительной паузы заговорила еле слышным, истомлённым, задыхающимся голосом, обращаясь уже будто к самой себе и забыв о своём слушателе:

– И вот я осталась одна. Совсем одна… Одна на всей земле… Как в пустыне. Где зови, кричи, моли о помощи – никто не услышит, не придёт, не поможет и не спасёт… Одиночество! Страшное, ледяное, глухое, беспредельное и безнадёжное. Такое же беспредельное, каким прежде было счастье… Только счастье длилось миг, а одиночество обещало тянуться целую вечность. И с каждым днём оно делалось всё тягостнее, мучительнее, нестерпимее. Оно давило мне грудь, как могильная плита. Я задыхалась от этой невыносимой тяжести, я таяла и угасала, как свеча… Жизнь для меня превратилась в бесконечную чёрную ночь, за которой никогда не наступит рассвет. В бескрайнюю, идущую в никуда дорогу, по которой я обречена была влачиться до самой смерти. Моя жизнь увяла до срока… отцвела, и опавшие листья унёс холодный осенний ветер…

И как раз в это время, будто в ответ на её слова, по кладбищу, раскачивая ветви деревьев и шелестя листвой, пронёсся прохладный сыроватый ветер, в котором явно чувствовалось дыхание приближавшейся грозы, заставивший Сергея зябко поёжиться и передёрнуть плечами. Неизвестная же, полностью занятая своими горестными мыслями, не обратила на похолодевший воздух ни малейшего внимания и, обратив к небу недвижимый, затмившийся взор, уже совсем другим голосом, жёстким, чёрствым, почти неузнаваемым, проговорила:

– И я возненавидела его! Так, как только может возненавидеть брошенная, забытая, униженная женщина, любовь которой отвергнута, поругана, оплёвана… Потому что любовь, тем более такая, как моя, не может просто испариться, растаять, перейти в равнодушие и забвение. Зато она может обратиться в свою противоположность – в бешеную, жгучую, лютую ненависть!