Белый Медведь с Весной поселились в этой низменности, между окаймленными кустарником болотами и озерами, настолько далеко к югу от Ледника, что его зеленое мерцание едва брезжило вдали на севере. С другой стороны горизонт оканчивался шхерами и открытым морем. Дичи в этой местности водилось достаточно и все прибывало; целыми стадами переселялись животные в освобожденный от ледяного покрова край. Пресные озера и ручьи внутри страны кишели рыбой: лососями, щуками, угрями, которые пришлись Белому Медведю по вкусу, и которых он скоро наловчился приманивать извивающимися на крючке червями. Самое море казалось блестящим рыбным полем; киты пригоняли к берегу целые стаи сельдей, которые шли такой плотной массой, что по ней можно было ходить, как по суше. Да, жирное тут было житье, и сердце Белого Медведя так насытилось, что его еще сильнее стало тянуть вдаль. Душа его жила на лунном мосту между шхерами, когда море вздымалось и заключало весь мир в свои бурные, безбрежные, как вечность, объятья.
Но он никуда не двинулся. Прошли годы, а Белый Медведь с Весной все еще жили в низменности между Ледником и морем. Весна дарила семье ребенка за ребенком. Но, хоть и нельзя было двинуться дальше, Белый Медведь не переставал строить планы путешествия, его мысли неустанно вертелись вокруг одного, — как бы найти средства двинуться дальше. Зимой он, конечно, мог пользоваться санками, и совершал на них далекие поездки по замерзшим озерам и между шхерами; даже забирался иногда далеко в море, если лед был крепок; но, в конце концов, открытое море все-таки преграждало ему путь. Летом сани стояли без дела; весенние оттепели превращали всю низменность в одно сплошное вздувшееся болото, которое так же основательно загораживало Белому Медведю путь, как и море. Необходимо было что-то придумать.
На Леднике не было повода задаваться мыслями о плавании, хотя охотники за мамонтами, пожалуй, и умели переправляться через весенние разливы на льдинах, оторвавшихся от Ледника. Но ходили темные сказания о том, что Всеотец в свое время умел плавать по водам; говорили, что на Ледник с юга он именно приплыл — по одним рассказам, на древесном стволе, по другим, на спине заколдованной черепахи; во всяком случае, способом, недоступным для простых смертных. На что только не был мастером Одноглазый! Белый Медведь и не думал тягаться с Всеотцом по части сверхъестественных способностей; он был просто человек, который приспособился, как умел, для чего ему были даны руки и голова. Тем не менее Белый Медведь мудрил-мудрил, да и умудрился таки изобрести искусство плавания.
Крупного леса в стране не водилось; но Белый Медведь имел возможность убедиться, что в былые времена такой лес существовал. В ясные дни, когда солнце освещало темные болота, на дне их можно было различить целый подводный склад поваленных, покрытых тиной древесных стволов различной толщины. Это был затонувший лес, и Белый Медведь предавался разным мыслям, глядя на этот безмолвный, погруженный на дно мир, который, как он понимал, принадлежал давно минувшим временам. В зеркальных водах мшистых болот-озер отражалось небо с высокими облаками, и только сквозь собственное отражение, смотревшее на него из воды, как живое, Белый Медведь проникал взором на дно, где покоился погибший лес. И вот диковина: когда он всматривался в этот лес, его собственное отражение исчезало, а когда видел самого себя — скрывались из глаз деревья.
Но как бы там ни обстояло дело с исчезнувшим лесом, Белого Медведя манило добраться до леса живого, лежавшего подальше на юге. В том лесе было все его будущее. Однажды он опустил на дно ремень с петлей, желая выловить один большой круглый ствол, совсем свежий на вид, сохранивший даже следы листьев и до сих пор смолистый. Белому Медведю пришло в голову: нельзя ли использовать этот лес минувших времен, добыть себе со дна болота судно для переправы на юг? Мысль была недурна, но ствол рассыпался в прах, едва он потянул на себя ремень: вытащился один пень, да и тот оказался прогнившим насквозь и набитым тиной. Таким образом, лес умер для Белого Медведя в двояком смысле.