Затерянные в Эльдорадо

Два солнца¹⁰⁵ после Прощания со старым жрецом и отцом Апони прошли в суете приготовлений. Последняя луна зимы всегда завершалась большими празднествами. Касики наносили друг другу визиты мира и приводили с собой жрецов и подданных. Устраивали огромный лагерь, наряжались, пели, танцевали и всю ночь пили чичу¹⁰⁶ . А на следующее солнце расходились по домам, чтобы собраться позже у другого касика. Все хотели себе доброго урожая. Дошла очередь и до селения Апони.

Шиай зашел за ней, когда окончательно стемнело. Возможно, ее бы не отпустили. Но запрещать было некому. Все ушли в лагерь. Накануне Праздника Касиков нельзя пить чичу, есть соленую пищу и мясо. Никому, даже самим касикам. И всё же в лагере было шумно и весело. Гости из разных племен и селений в свете костров соревновались в беге, борьбе и метании дисков тахо¹⁰⁷ . То здесь, то там слышались звуки музыки и взрывы смеха.

Шиай бродил среди чужаков и вел Апони за руку. Он останавливался посмотреть на развлечения, и Апони тоже останавливалась чуть сзади, как положено будущей жене. Она всё еще надеялась, что Суа не оставит ее милостью, сын ювелира возьмет ее первой женой, и сейчас Апони показывала, какой послушной она станет. Походив бесцельно по лагерю, Шиай присел возле костра, вокруг которого собралось немало народа. Апони сначала не поняла, почему здесь. Наверное, он просто устал, решила она. Но девушка была твердо намерена доказать свои достоинства, поэтому не стала задавать вопросов и села рядом.

Возле костра было тихо, и лишь один мужской голос нарушал общее безмолвие. Или, наоборот, его порождал. Этот голос не был чистым и звонким, как у жреца Матхотопа. Он был хриплым, даже сиплым, наверное. Индеец в возрасте отца Апони, наверное, пел, прихлопывая ладонью по коленке. Другая рука певца висела плетью. Он был крив на левый глаз и весь в шрамах. И пел он о сипе Сагуаманчика, великом вожде и воителе, который не потерпел ни одного поражения. Чужак пел о его последней битве. О том, как рядом с Сагуаманчикой сражался его племянник-наследник, и как поднял он истекающего кровью вождя, чтобы тот увидел свою прощальную победу. Стихли трубы-раковины, на которых двое незнакомых мужчин подыгрывали Кривому. Умолк страшный на лицо певец с сиплым голосом. Но пел он так искренне, так торжественно, что у Апони выступили слезы на глазах, будто она вновь была на Прощании, но теперь оплакивала великого героя.