Затерянный мир Калахари

Было уже темно, когда мы прибыли в Каракувису. После моего прошлого приезда здесь построили коттеджи, в которых останавливаются на ночь чиновники и миссионеры, направляющиеся в Окованго или едущие оттуда. Коттеджи обслуживает африканец из Окованго. Раньше здесь было только поселение бушменов у колодца, и мы спали у костра, который горел всю ночь, отпугивая львов. Между прочим, каждый колодец в Калахари имеет свое название и служит ориентиром. Высокое дерево, холм или пан (котловина), обозначенные на крупномасштабных картах, — все это очень важные для человека ориентиры.

Устроившись в одном из коттеджей, мы услышали в ночной тишине крики и взрывы смеха, доносившиеся из расположенного неподалеку бушменского поселения. Утром мы поехали туда. В километре от колодца стояло кругом несколько травяных хижин и навесов из сучьев. Глубина колодца — всего три метра, на дне его небольшая лужица мутной воды, но от нее зависит жизнь четырех-пяти семей бушменов, более или менее постоянных жителей Каракувисы.

В поселении было несколько женщин с детьми и пожилых мужчин. Они заметно насторожились, вероятно, боясь, что наше посещение связано с недавним нападением на полицейского. Мы поздоровались, как принято в Окованго, подняв правую руку и крикнув: «Морро, морро!» Ответ на наше приветствие был угрюмо сдержанным, но когда мы оделили каждого бушмена щепоткой табаку и уселись среди них покурить, лед был сломан. Я узнал одного старика и показал ему фотографию, сделанную десять лет назад. На ней были он и я. Смеясь и разговаривая, все столпились вокруг, чтобы разглядеть ее получше, и напряженность окончательно улетучилась.

Из ближних кустов появились около десятка молодых бушменов. Они, очевидно, прятались там, как дикие животные. Молодые бушмены были без оружия, которое они несомненно укрыли в кустарнике. На некоторых из них были не кожаные повязки, как у всех, а брюки цвета хаки. Один был даже в рваной рубашке. На ломаном языке африкаанс бушмен пояснил, что иногда им дают работу: они закладывают дерном глубокие песчаные колеи дороги на Рунту и получают за это одеяла, брюки, рубашки, ножи, табак, трубки, маис. Он сказал, что два молодых бушмена из их поселения сейчас ищут человека, который пустил отравленную стрелу в полицейского. Кстати, все бушмены знают язык африкаанс достаточно хорошо, чтобы попросить табачку и сказать «дэнки» (спасибо).

Эта группа была слишком современной и не представляла для нас интереса. В хижинах мы увидели старые консервные банки, жестяные кружки и ложки. Они разучились изготавливать домашнюю утварь из дерева, костей, скорлупы страусовых яиц, да, пожалуй, и не чувствуют в этом необходимости. Однако мы провели с ними почти целый день. Франсуа приводил всех в восхищение своими портретными этюдами. Оказалось, что бушмены еще не окончательно забыли свое старое традиционное искусство: по примеру Франсуа один бушмен, попросив карандаш, нарисовал нам куду. Простыми, стремительными линиями он передал грациозность и проворство животного. Показывая нам рисунок, бушмен сказал со смехом: «Мой», что на языке африкаанс означает «красиво».

Глава одиннадцатая Ленивые люди рая

На следующее утро мы ехали в Рунту на реке Окованго, отделяющей Юго-Западную Африку от Португальской Западной Африки. Дорога вилась по тысячелетнему пересохшему руслу (омурамбе) реки Оматако, но некоторое время нам пришлось ползти на первой скорости по так называемому Пальцу Калахари — длинной песчаной дюне километров в десять шириной. Подъезжая к реке, мы увидели спрятавшиеся за высокими оградами из заостренных шестов краали африканцев племени окованго. Несколько человек уже бежали навстречу, размахивая руками и приветствуя нас радостным «морро, морро!» Такое дружелюбие африканцев было особенно приятно после Южно-Африканского Союза. Это единственный район во всей Южной Африке, где белых встречают улыбками и «морро».

Районный комиссар Крюгер с женой были очень приветливы. Мы приняли горячую ванну, посидели на террасе, потягивая виски и любуясь багровым закатом и его отражением в реке, с удовольствием проглотили обильный обед со свежими овощами и фруктами и снова устроились со стаканами на террасе под противомоскитными сетками. Хозяин рассказывал множество историй о реке и об этом глухом районе Африки, а мы слушали его и разглядывали отражение луны в воде.

Он говорил о носорогах, перекапывающих по ночам поля африканцев, о женщинах и детях, которых крокодилы утаскивают в реку. Он говорил о меланхолии дождливого сезона, о таинственном убийстве белого отшельника, о миссионере, который сошел с ума и утонул в болоте. Он говорил о местных лекарях («медицинских людях»), о мистицизме, о барабанах джунглей.