Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул

Он откупорил второй баллон и приоткрыл на полминуты окошко над дверью. Потом, когда воздух в комнате ощутимо улучшился, но наши симптомы обострились, мы снова закрыли его.

— Кстати, — сказал Челленджер, — человек живет не только за счет кислорода. Уже давно пора ужинать. Уверяю вас, джентльмены, что, когда я приглашал вас к себе домой, ожидая интересной встречи, я позаботился о том, чтобы мы ощутили великолепный вкус моих угощений. Как бы там ни было, мы должны делать то, что можем. Я уверен, что вы согласитесь со мной: было бы глупо расходовать наш кислород слишком быстро из-за зажженной керосинки. У меня есть небольшой запас холодного мяса, хлеба и маринованных овощей, что в сочетании с несколькими бутылками красного вина может сослужить нам хорошую службу. Спасибо тебе, моя дорогая, — ты, как всегда, устроила все наилучшим образом.

Действительно, можно было только удивляться, с каким самоуважением и чувством собственного достоинства, присущим британским хозяйкам, миссис Челленджер в течение нескольких минут накрыла центральный стол белоснежной скатертью, не забыв положить на нее салфетки, и подала простой ужин со всей элегантностью цивилизованного общества, включая электрический фонарь посреди стола. Удивительным также было и то, что аппетит у нас оказался просто зверским.

— Это является показателем интенсивности наших переживаний, — сказал Челленджер с тем снисходительным видом, с каким он обычно принуждал свой научный ум объяснять очевидные факты. — Мы пережили великое потрясение, что влечет за собой нарушения на молекулярном уровне. А это, в свою очередь, означает, что необходимо восстановление. Большое горе или большая радость влекут за собой сильное чувство голода — а вовсе не потерю аппетита, как это подают наши писатели.

— Именно поэтому люди, живущие в деревне, пышно справляют свадьбы и похороны, — отважился вставить я.

— Именно так. Нашему юному другу удалось привести блестящий пример. Позвольте мне положить вам еще кусочек языка.

— У дикарей то же самое, — сказал лорд Джон, отрезая себе говядины. — Я видел, как они хоронили своего вождя в верховьях реки Арувими[153]; они съели целого бегемота, который весил, пожалуй, столько же, сколько и все это племя вместе взятое. Есть некоторые племена в Новой Гвинее, которые едят самого усопшего, — возможно, просто чтобы навести порядок и прибраться. Однако из всех похоронных церемоний на Земле наша, я думаю, — самая необычная.

— Странно то, — сказала госпожа Челленджер, — что я не могу почувствовать горечь от смерти тех, кто умер. В Бедфорде[154] остались мои родители. Я знаю, что они уже мертвы, но все же из-за этой невероятной вселенской трагедии не могу остро ощутить скорбь ни по кому, даже по ним.

— А моя старенькая мама жила в своем коттедже в Ирландии, — сказал я. — Я мысленно представляю ее, в шали и кружевном чепчике: она сидит у окна с закрытыми глазами, откинувшись на высокую спинку своего старого кресла, а рядом с ней лежат ее очки и книга. Почему я должен горевать? Она покинула этот мир, как покину его и я, и, возможно, в какой-то другой жизни я буду ближе к ней, чем Англия к Ирландии. Однако мне горько думать, что в родном мне теле больше не бьется жизнь.

— Кстати, о теле, — отметил Челленджер, — мы ведь не скорбим, когда подрезаем ногти или стрижем волосы, хотя они тоже однажды были частью нас самих. И одноногий человек не тоскует сентиментально по своей потерянной ноге. Физическое тело причиняет нам немало боли и усталости. Оно постоянно подчеркивает нашу ограниченность. Тогда зачем нам переживать об отделении от нашего физического «я»?

— Если мы от них на самом деле отделимы, — пробормотал Саммерли. — Но как бы там ни было, смерть вселенной ужасна.

— Как я уже объяснял, — сказал Челленджер, — вселенская смерть по своей природе должна быть не такой пугающей, как смерть изолированная.

— Точно так же и в бою, — заметил лорд Джон. — Если бы вы увидели одного человека, лежащего на земле с пробитой грудной клеткой и дыркой во лбу, вам от этой картины стало бы дурно. Но я видел десять тысяч таких тел в Судане, и мне при этом дурно не было, потому что когда творится история, жизнь любого из людей слишком незначительна, чтобы о ней беспокоиться. Когда миллиарды людей умирают вместе, как это произошло сегодня, вы не можете отделить себя от толпы.

— Если бы только эта история закончилась для нас легко, — с тоской сказала женщина. — О Джордж, я так боюсь.

— Когда настанет час, ты будешь смелее всех нас, моя маленькая леди. Я был сварливым старым мужем, дорогая, но помни о том, что твой Дж. Э. Ч. был таким, каким создала его природа, и при этом ничего не мог с собой поделать. Но ты же, тем не менее, не хотела бы выйти замуж за кого-то другого?

— Ни за кого другого в целом свете, дорогой, — сказала она, обняв его за шею. Мы втроем подошли к окну и остановились, пораженные видом, открывшимся нашим взорам.