Затерянный мир (сборник)

Глава 5 Мертвый мир

Помню, что мы очень долго сидели в своих креслах, с жадностью втягивая в себя приятный и влажный морской ветер. Он охлаждал наши воспаленные лица и колыхал муслиновые шторы на окнах. Сколько времени прошло с того момента, как профессор Челленджер разбил биноклем стекло, ни я, ни другие точно сказать не могут и установить это невозможно. Мы были ошарашены, шокированы, от неожиданности мы едва не лишились чувств. Все свое мужество вы собрали в кулак, чтобы достойно встретить смерть, а вместо этого столкнулись с непредсказуемым и не менее устрашающим фактом – с необходимостью жить в мертвом мире. Человечество, к которому мы принадлежали, погибло, мы понимали, что впереди нас ждет мрачное одиночество, и эта безрадостная мысль физически жгла наше сознание. Как описать наше состояние на тот момент? Наверное, оцепенение. Но постепенно приостановивший свою работу механизм начал приходить в движение. Челноки памяти, вновь засновав, принялись сплетать ткань мыслей и идей. С безжалостной ясностью мы увидели живую логическую связь между прошлым, настоящим и будущим, нашу прошлую жизнь и жизнь предстоящую. Молча, полными ужаса глазами смотрели мы друг на друга. Все мы думали об одном и том же. Вместо оглушающей радости, которую должен был бы испытывать человек, избежавший смерти, мы ощущали лишь страх. Невыносимым грузом он давил на нас, парализовывая нашу волю. Все, что нам было дорого на Земле, ядовитая волна смыла в бесконечный неведомый океан. Что ожидало нас? Одинокое существование, бесцельное, обременительное, лишенное желаний и надежд. Ну, побегаем мы еще несколько лет как шакалы, на могиле человеческой расы, а что потом? Потом запоздалая смерть в одиночестве. И все.

– Какой ужас, Джордж. Какой ужас! – воскликнула миссис Челленджер и разразилась плачем. – Ну почему мы не ушли вместе с остальными? Почему? – спрашивала она сквозь рыдания. – Зачем ты спас нас? Для чего? Мне кажется, что это мы мертвы, а остальные живы.

Челленджер насупил брови, это был верный признак напряженной работы мысли великого ученого. Свою волосатую могучую лапу профессор положил на худенькую ладошку жены. Я уже давно заметил, что супруга профессора в минуту опасности всегда тянула к профессору руки. Так испуганный ребенок бросается за утешением к своей матери.

– Я – фаталист, но, правда, не до такой степени, чтобы проповедовать непротивления, – ответил Челленджер. – Я всегда полагал, что высшая мудрость состоит в безусловном принятии действительности, – профессор говорил негромко, его глубокий голос звучал искренно и трепетно.

– А я не собираюсь ничего принимать, – твердо заявил Саммерли.

– Ваше душевное состояние действительности абсолютно безразлично, – произнес лорд Джон. – Вы принимаете ее – и точка. А как вы при этом поведете себя, упадете ли на колени или гордо вступите в борьбу, это уже неважно. Насколько я помню, нашего разрешения никто не спрашивал ни тогда, когда все события начинались, не спросят и сейчас. Полагаю, что в подобных вопросах наше мнение никого не заинтересует, поэтому, какая разница, что мы думаем обо всем случившемся.

– Разница такая же, как между счастьем и несчастьем, – заговорил Челленджер с безразличным лицом, все еще продолжая гладить руку жены. – Выбор у нас небогатый – либо тихо и мирно плыть по течению, либо истощить свои силы в бесполезной борьбе с ним. Нам не дано вмешиваться в происходящее, так что давайте лучше благоразумно примем все.

– Да, плохи наши дела, – проговорил лорд Джон. – Ни пострелять, ни повоевать. Ни дичи, ни врагов. Тоска. Жизнь кончена.

– И для меня тоже, – согласно кивнул Саммерли. – Студентов нет. Кого прикажете учить?

– Больше всех повезло мне, – обрадованно сказала миссис Челленджер. – Моя жизнь, слава Богу, не изменилась, у меня остались и муж, и дом.

– Я тоже не вижу особых причин унывать, – заметил Челленджер. – Пока мы живы, наука не умерла, а катастрофа открывает перед нами нам широкие поля для самых увлекательных исследований.

Профессор распахнул окно, и мы с удивлением начали рассматривать открывшийся перед нами безмолвный, застывший пейзаж.

– Так, дайте-ка мне подумать, – продолжил профессор. – В ядовитый пояс Земля вошла вчера приблизительно в три часа пополудни, а чуть позже на планете погибло все живое. Вопрос – во сколько же мы вышли из полосы яда?

– На рассвете воздух был еще отравлен, – быстро ответил я.

– Позже, – заметила миссис Челленджер. – У меня еще в восемь запершило в горле так, что я закашлялась.

– Следовательно можно предположить, что Земля вышла из ядовитого пояса после восьми, – сказал профессор Челленджер. – Таким образом, на протяжении семнадцати часов, никак не меньше, мир был погружен в отравленный эфир. Ровно столько времени понадобилось великому садовнику, чтобы соскрести с поверхности выращенного им плода болезнетворный грибок. Второй вопрос – возможно ли, чтобы он проделал эту работу не до конца, позволив кому-нибудь еще, кроме нас, остаться в живых?