Пауле очень хотелось выйти из этого душного помещения. Она сбрызнула себя одеколоном и не стала умываться.
Она поспешно последовала за Нориа, которая вела ее к воротам, которые еще вчера предназначались исключительно для семидесяти девушек, несших воду для новогоднего купания королевы.
Нориа повернулась к ней.
— Кроме Лабора, сюда не ступал еще ни один европеец, я не знаю, как вам это удалось. Но вы — первая светлокожая женщина, которой королева это позволила. Мне очень приятно, что это именно вы.
Узкая дорога вела по лестнице и далее вверх по холму, на котором находились две овальные, вытесанные в скале купели, такие большие, что в них мог принять ванну слон. Вода переливалась светлой зеленью, словно это были молодые березовые листья на солнце. Они прошли мимо, последовали дальше вверх еще по одной лестнице, и еще по одной, затем свернули налево, и вдруг оказались на голой скале, которая круто обрывалась вниз и открывала вид на захватывающий дух ландшафт: рисовые террасы и широкие долины с серебристыми извивающимися реками.
С северо-восточной стороны скалы стоял темнокожий мужчина, одетый в длинный красный, богато украшенный золотым галуном плащ, очень похожий на королеву. Казалось, что он очень нетерпеливо ждал их и уже издалека стал кричать что-то Нориа, подгоняя ее.
— Это брат королевы,
Паула озадаченно смотрела на молодого человека, чей серьезный взгляд был обращен к ней. Она никак не могла придти в себя после того, что услышала в спальне, и после того, что ей рассказала Нориа.
Мужчина обратился к Нориа, которая перевела Пауле его слова. Сначала он хотел знать имя прародительницы, с которой она собиралась поговорить. Он повторял имя Матильды, пока Пауле не пришлось его больше исправлять. Затем он поинтересовался, не принесла ли она вещь, принадлежавшую ее бабушке. От Матильды у Паулы ничего не было, только книга и документы на участок, но они были спрятаны в ее кожаной сумке, которую она оставила в своей кровати. Возможно, подошла бы и колба, которую она носила на кожаном ремешке. В этой бутылочке она пыталась поймать аромат голубого флакона, а он и в самом деле принадлежал ее бабушке. Она немного поколебалась, затем, однако, достала колбу и протянула ее жрецу.
Она не смогла бы сказать, сколько раз он повторил свой напев, пока наверху не наступила мертвая тишина. Ветер уже не дул, птицы замолчали, листва не шелестела, мошки прекратили жужжать, был слышен только голос
Все вокруг Паулы начало двигаться и вращаться, ей пришлось присесть, так как ноги ее задрожали. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох и выдох, и больше она уже ничего не слышала, только снова и снова имя «Матильда».
И вдруг запах из флакона распространился повсюду, он словно окутал ее, и, хотя он был ей знаком, ей стало страшно, потому что он, будто мягкий платок, лежал на ней. Она поскорее открыла глаза и осмотрелась: никто ее ничем не накрывал.
— Матильда, — пробормотала она и снова опустила веки.
Все почернело. «Мне не нужно бояться, — поняла она, — даже если здесь будут происходить странные вещи, я в безопасности». Она еще раз сделала глубокий вдох и почувствовала, как ее легкие широко открываются. Вдруг у нее перед глазами на черном фоне что-то промелькнуло, мерцание усилилось и превратилось в нечто сверкающее и голубое. Она узнала голубых бабочек из тропического леса, которые с радостью подлетали у ней, разлетались и снова собирались в облако. Затем удары их крыльев стали нежнее, перешли в сердцебиение Паулы, и голубой аромат пошел по ее венам.
Спустя длительное время после того, как бабочки снова растворились в темноте, Паула открыла глаза. Она все еще сидела на утесе, Нориа и