Затянутый узел

Я засомневался, что все могло быть именно так. Уж слишком хорошо предположения нанизывались одно на другое и укладывались в очерченные мною рамки. Да и исчезнувшие невесть куда ботинки — а я обошел все вокруг — мешали логически завершить ход рассуждений. Почему Долидзе оказался в одних носках? Внезапно в голову пришла мысль, что он был убит в другом месте, в доме любовницы. Его убили раздетым, а одели потом, когда преступник решил вывезти труп на машине. Кто станет в такой момент натягивать на убитого ботинки? Может быть, труп везли за город. Непредвиденное препятствие на пути привело к аварии. Поэтому преступник сбросил труп на улице Кецховели. Но как он втиснул громадного мертвого Долидзе в «Запорожец»? Живой человек средней комплекции с трудом, чуть ли не по частям, вносит свое тело в эту микролитражку. Как бы там ни было, а «Запорожец» следовало искать.

Положив отслоившуюся от машины зеленую краску и куски стекла в бумажник, я вернулся к месту, где лежал труп. Очерченный мелом асфальт ничем не отличался от остальной части улицы, если не считать чугунной крышки колодца. Крышка приходилась на то место, где лежала спина убитого.

Я не знал, как пройти на улицу Церетели. Пришлось обратиться к прохожему, и он, естественно, поинтересовался, чей дом я ищу. Услышав фамилию, он вызвался проводить меня, но получив отказ, с точностью топографа вычертил дорогу на бумаге.

— Дом вы сразу узнаете, — сказал он. — Второго такого во всей Грузии не сыщете.

Двухэтажный дом из красного кирпича с островерхой крышей в скандинавском стиле, с палисадником за низким забором из кованого железа был необычен для юга. На доме под фонарем висела табличка «Улица Церетели, 9». И калитка, и дубовая дверь подъезда были распахнуты. Входили и выходили люди со скорбными лицами. Из дома доносился плач.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я испытывал неловкость: неподходящее было время для допросов.

В середине большой, метров сорок, комнаты, которую в Грузии именуют залой и обычно используют для застолья, уже установили накрытый ковром постамент для гроба. Вдоль стен стояли стулья. Жена Долидзе, в окружении родственников, рыдая, принимала соболезнования. Я дождался, пока сын Долидзе заметит меня, и вышел на террасу.

— Извините, но мне надо поговорить с вами.

— Теперь вы занимаетесь делом отца?

— Да. — Я увел парня в глубину террасы. — Как вас зовут?

— Георгий.

— Скажите, Георгий, когда вы видели в последний раз отца?

— Вчера вечером.

— А точнее?

— Примерно в одиннадцать.

— Вы о чем-нибудь говорили?

— Нет, смотрели телевизор.

— Что показывали?

— Кино. «Саженцы».

— Фильм закончился, когда отец ушел?

— Нет, еще не закончился.

— Отец не говорил, куда собирался уходить?

— У нас не принято, чтобы глава семьи давал отчеты.

— Отец часто отлучался по вечерам?

— Иногда.

— Была ли закономерность в этих отлучках?

— Не понимаю.

— Отец уходил по вечерам в определенные дни недели?

— Нет.

— Возвращался поздно?

— Не знаю, я рано ложусь спать.

— Вы где работаете?

— Нигде, я студент.

— В вашем институте в октябре не учатся?

— Я временно не учусь.

— За что исключили?

— За драку.

— Легкомысленно. Сейчас так трудно поступить в институт.

— Ничего, восстановлюсь.

Георгий привычным движением закинул руками волосы назад. Сверкнул металлический браслет часов. Мне показалось, что на руке Георгия японские часы «Сейко».

— Который час? — спросил я.

Он задрал манжету куртки, и я увидел «Сейко».

— Начало второго. Когда нам отдадут тело отца?

— Думаю, в четыре. Часы ваши или отцовские?

— Почему отцовские?

— Какие часы были у отца?

— Такие же, как у меня, — «Сейко».

— А ботинки?

— Финские «Топман» черного цвета. Новые. Размер сорок четвертый. Костюм французский пятьдесят восьмого размера. Какое это имеет значение?

По лестнице поднялся рослый молодой человек, внешне схожий с Георгием, но старше лет на десять, и подошел к нам.

— Мне сказали, что вы у нас, — произнес он сиплым голосом, протягивая руку. — Важа Долидзе.

Я сразу вспомнил прохожего. В этом городе нельзя было сделать шага, чтобы он не стал известен всему населению.

— Заказал гроб? — спросил Георгий.

— Заказал, — ответил Важа. — Да! Вот мы и остались без отца. Отец был большой и чистой души человек. — В его глазах появились слезы. — Представляете мое состояние, когда Георгий позвонил и сказал, что отца больше нет? Врагу не пожелаю того, что я испытал. Как я доехал до Натли, до сих пор не понимаю…

— Откуда ехали?

— Из Тбилиси. Я живу в Тбилиси.

— Там же работаете?

— Да, я строитель, инженер-строитель.

— Георгий, вы сказали капитану или прокурору, что отец денег в бумажнике не носил?

— Нет. Они все равно не поверили бы.

— Надо было сказать. В чем же отец носил деньги?

— Просто клал в карман брюк.

— В какой?

— Мелкие в боковой, крупные — в задний.

— Зачем же он носил бумажник?

— Хотел привыкнуть. Я подарил отцу бумажник всего неделю назад. Ему трудно было отказаться от старых привычек.

— Куда отец мог уйти вчера в одиннадцать часов?

— Разве теперь узнаешь?! — вздохнул Важа.

— У отца была какая-нибудь страсть — карты, женщины?

— Нет.

— Он любил хорошо одеваться?