Затянутый узел

— Все равно, будьте осторожны, Серго. Санадзе не исчезают и после смерти. Они пытаются владеть миром даже с того света. И прошу вас, Серго, не отчаивайтесь. Тариэл не мог улететь. Вот увидите, он возьмет пьесу в Киев. Позвоните мне вечером.

Вернувшись в редакцию, я узнал через справочную номер домашнего телефона Тариэла. Хотя я и звонил однажды Нате, номер позабылся.

— Алло! — услышал я ее голос.

— Здравствуй, Ната. Это Серго Бакурадзе.

— Серго? — удивилась она.

От волнения у меня пересохло в горле. А что я скажу, если Тариэл дома?

— Звоню по поручению редакции. Мы хотели взять интервью у твоего супруга о планах театра.

— Очень жаль, но час назад он улетел в Киев.

— Действительно очень жаль. Извини за беспокойство.

Я повесил трубку, не испытывая ничего. Я разом лишился всех ощущений.

— Юноша, ты хотел сделать материал для отдела культуры? — поинтересовался Гарри.

— Пойдем-ка лучше выпьем кофе, — сказал я.

Был душный вечер. Гурам предложил подняться на Святую гору. Нина сразу согласилась в надежде развеять мое дурное настроение. Через час мы сидели на веранде ресторана «Мтацминда».

— Что ты теперь собираешься делать? — спросил Гурам.

Внизу, в котловане, словно громадная карта электрификации, раскинулся Тбилиси. Повыше, справа от нас, в черном воздухе повисла белая церковь Мамадавити. В церкви светилось одно окно.

Я смотрел на черную стену за балюстрадой и молчал.

— Что ты там увидел, Сережа? — спросила Нина.

— Черную стену, — ответил я.

— Не валяй дурака! Какая еще черная стена? Что ты хочешь этим сказать? — Гурам даже привстал.

Может быть, я и хотел что-то сказать, но не знал, что именно. В голове была путаница.

— Сережа, нельзя же так. — Нина положила свою руку на мою.

— Ладно. — Я улыбнулся ей. — Гурам, Эдвин не звонил?

— Звонил.

— Теперь ты знаешь, где он работает?

— Какое это имеет значение?

— Наверняка он тогда искал Шота, а Шота у него под носом ходил.

— Так что ты собираешься делать?

— Не знаю, еще не решил.

— Уехать бы тебе надо на время.

— Вы что, сговорились?

— Мы с Ниной об этом вообще не говорили. Нина может подтвердить.

— Я уеду, в Цхалтубо.

И тут в церкви ударили в колокол. Звон был неожиданным и тревожным. Нина вздрогнула. Колокольный звон судьбы… Где это я слышал или читал? Не мог вспомнить.

Мы ждали второго удара. Он не последовал.

— Ложная тревога, — сказал Гурам. — Священник напился и решил разбудить господа, чтобы поговорить с ним по душам. Но более трезвые коллеги не позволили нарушить покой всевышнего и…

— Гурам, перестань, — укорила его Нина.

Гурам смутился.

— Что с тобой? — спросил я Нину.

Она сама была смущена.

— Ничего. Извини, Гурам.

— Я хотел быть веселым, — сказал он.

— Давайте веселиться, — подхватила Нина. — Сережа, налей мне вина.

Веселья у нас не получалось.

— А я недавно была в церкви, — сказала Нина.

— Ты? Это еще зачем?

— Ставила свечку. Просила бога, чтобы он помог нам с пьесой.

У меня все оборвалось внутри. Что она испытывала, какие душевные муки ее терзали, если тайком ходила в церковь и за помощью обращалась к мифическому богу?! Я молча поднес ее руку к губам.

— Все будет хорошо, — еле слышно произнесла она.

Я очень сомневался в этом, но не возразил.

Мне опять снилась Нина на белом коне. Этот повторяющийся сон стал неотъемлемой частью моей жизни, и когда я не видел его или видел что-то другое, то просыпался с таким чувством, будто меня обманули.

Два часа я приводил в порядок свою комнату. Рукописи пьесы, черновики, наброски были собраны и перевязаны бечевкой. Теперь они будут пылиться на шкафу. Протертая пишущая машинка, несмотря на старость, блестела черным лаком. Я положил ее в футляр. Щелкнул замок.

Я оставил машинку в парикмахерской у Ашота, а в десять, когда Леван ушел на планерку, забрал и отвез в комиссионный магазин. Мне повезло. Какой-то рыжий мужчина в парусиновой куртке умолил меня продать ее немедленно, и мы на глазах приемщика совершили сделку. Рыжий радостно унес машинку. Точно так же вынес ее я из этого магазина четыре года назад. Я с грустью проводил машинку взглядом. Она терпеливо служила мне, стала продолжением моих пальцев, доверенной моих мыслей и чувств… Машинку поставили на тротуар. Подошел троллейбус. Машинку оторвали от земли, подняли по ступенькам. Сомкнулись двери, и троллейбус навсегда увез ее от меня…

Прежде чем подняться в отдел, я зашел к Ашоту.

— Постричь и помыть голову, — сказал я.

— И все бесплатно? — сказал Ашот.

— Все за деньги!

— Извини. Я не знал, что ты не в духе. Думал, перекинемся шутками, — сказал Ашот и принялся за работу. — Серго-джан, этого бедолагу Карло освободили?

— Пока нет.

— Почему, Серго-джан?

— Не знаю.

— Да-а! Осудить человека куда легче, чем оправдать.

Около зеркала висел отрывной календарь. Было второе августа. Со времени публикации очерка и откликов, выражавших общественное мнение, прошло достаточно времени, чтобы пересмотрели дело.

— Есть надежда, Серго-джан?

— Надежда всегда есть.

Поднявшись в отдел, я сказал Левану, что уезжаю на три недели.