Затмение

Я отчетливо видел всю картину. Утренний свет, словно густой белесый газ, Лидия стоит в гостиной большого старого мрачного дома у моря — часть отцовского наследства, — зажав телефонную трубку между плечом и подбородком (трюк, который я так и не сумел освоить), говорит в нее, словно баюкает сонного младенца, уютно свернувшегося у лица. Соленый запах моря, крики чаек. Все казалось таким отчетливым и в то же время таким далеким, что вполне могло быть видением жизни в иной вселенной, на планете, похожей на нашу до мелочей.

— Касс опять звонила, — произнесла Лидия.

— Да? — Я медленно сел на диван и сразу провалился так, что подбородок едва не касался колен, а торчащая снизу набивка из конского волоса защекотала голые лодыжки.

— У нее для тебя сюрприз.

Она коротко усмехнулась.

— Какой сюрприз?

— Ты здорово удивишься.

Не сомневаюсь. Сюрприз от Касс способен внушить трепет. По дереву за дефектным стеклом на кухне пробежала рябь. К моему ужасу, мне показалось, что Лидия всхлипнула; когда она заговорила снова, ее голос был сиплым от упрека.

— Тебе лучше вернуться. Ты должен быть здесь, когда она приедет.

Я не знал, что ответить. Вспомнил день, когда родилась дочь. Она вырвалась на свет божий, перепачканная и сердитая крошка, с печатью поколений на челе. Я не ожидал, что она окажется похожа на стольких людей. Она была одновременно моими отцом и матерью, тестем и его покойной супругой, и, конечно, самой Лидией, и еще целой призрачной вереницей предков, все они теснились на ее крохотном личике, сморщенном в борьбе за каждый вздох, словно иммигранты у иллюминатора отплывающего корабля. Я присутствовал при родах, да, я был очень прогрессивным супругом, увлекался подобными вещами; тоже спектакль, конечно, потому что в душе я содрогался от этого кровавого зрелища. К тому времени, как ребенок родился, я пребывал в оцепенении и не знал, куда себя деть. Мне сразу сунули в руки младенца, даже не обмыв. Какая она легкая и в то же время такой груз. Врач в запятнанных кровью зеленых резиновых башмаках заговорил со мной, но я не понял ни слова. Сестры были проворными и строгими; когда они отобрали у меня Касс, показалось, что в тот момент со звоном лопнула пуповина, которой я соединил себя с дочерью. Мы привезли ее в корзине, будто ценную покупку, которую не терпится развернуть. Стояла зима, кожу покалывал альпийский мороз. Помню освещенную бледным солнцем автостоянку — Лидия щурилась, словно узник, которого выводят из темницы. Холодный, свежий, благоухающий ветер дует с высоких холмов за больницей, а младенца не видно, лишь полоска чего-то розового над атласным одеялом. Дома у нас не было детской кроватки, и пришлось положить Касс в открытый верхний ящик высокого комода в нашей спальне. В ту ночь я не мог уснуть — боялся, что встану, забуду, что она там, и задвину его. Водянистые треугольники света фар проезжавших автомобилей разворачивались на потолке и сразу же схлопывались, словно дамский веер, и падали в ящик, где спала наша дочь. Мы придумали ей прозвище, только вот какое? По-моему, Ежик; да, Ежик, потому что она все время тихо посапывала. Безоблачные, обманчиво-невинные дни, такими они остались в памяти, хотя на горизонте уже начинали сгущаться тучи.

— Видно, я разговариваю сама с собой, — раздраженно вздохнула Лидия.

Я позволил горящим векам сомкнуться, их обожгло болью. Голова раскалывалась.

— Когда она приезжает?

— Разве она скажет? Слишком было бы просто. — Когда заходит речь о нашем трудном ребенке, Лидия сразу меняет тон на сдержанный. — Скорее всего, свалится как снег на голову.

Снова молчание, слышно, как я дышу в трубку. Я открыл глаза и вновь посмотрел на кухню. Первое, что поразило меня в образе, видении, галлюцинации, — не знаю, как бы я назвал его, если бы захотел, — это его заурядность: я увидел мельком женщину, высокую, молодую, которая, отвернувшись от плиты, сунула что-то, кажется, сидящему ребенку. Я медленно положил трубку на подлокотник дивана. Вокруг мертвая тишина, только слабое, очень слабое шипение, возможно, я просто слышу самого себя — кровь, лимфа, внутренности шелестят у меня в ушах. Мне дозволен был лишь один беглый взгляд. Женщина — если это женщина, — повернувшись, протягивает руку, ребенок — если это ребенок — сидит неподвижно; затем все исчезло. Я зажмурил воспаленные глаза, пытаясь удержать увиденное. Все это было непостижимо, до боли знакомо.

Я осторожно прошел на кухню, остановился, огляделся. Никого. Ничего не изменилось с тех пор, как зазвонил телефон, но чувствовалось напряжение, будто все вещи разом замерли, затаили дыхание. Я вернулся в холл, снова сел, точнее рухнул, на диван, судорожно выдохнул. Лидия терпеливо ждала.

— Что? — резко спросила она — Я не расслышала, что ты сейчас сказал?

Меня до костей пронизал холод.

— Я сказал, в доме водятся привидения. — Теперь я смеялся, легкий прерывистый смех безудержно рвался из меня.

Еще одна пауза.