Затмение

— Ты сам себе привидение, — быстро и зло сказала Лидия. Прежде чем связь оборвалась, я успел услышать стук брошенной трубки, а потом и моя жена стала призраком, рассеялась в воздухе и разделяющем нас пространстве.

Я не впервые вижу привидение в этом доме. Однажды в детстве, разморенный сонной скукой летнего полдня, я забрался по темной лестнице на чердак, бог знает что меня туда позвало. Здесь, под низким скошенным потолком, стояла духота. Кто-то, наверное, мать, в очередной безнадежной попытке экономно вести хозяйство, на голом деревянном полу разложила лук, чтобы сохранить его на зиму, которая давно уже миновала, и приправленный сладковатым сухим запахом гниения воздух разворошил во мне клубок смутных воспоминаний. На чердаке имелось единственное маленькое окошко, круглое, как иллюминатор. Я придвинулся к нему, рассеянно оглядел через пыльное стекло необъятное ярко-голубое небо, и вдруг что-то — не шум, а напряжение в воздухе — заставило меня повернуть голову. Я думал, что увижу одного из наших жильцов; иногда во время своих вылазок я встречал самого странного из них, он крался по коридорам — наверное, выискивал, за кем подсмотреть или что стащить. Но это был не жилец, а мой умерший папа, он стоял на пороге открытой двери, совсем как при жизни — в полосатой пижаме, туфлях без шнурков и старом бледно-желтом джемпере, это одеяние он не снимал все долгие месяцы своего умирания. Он сутулился с нерешительным видом, не глядя в мою сторону, он вообще не замечал меня, чуть наклонил голову, возможно, прислушиваясь либо пытаясь вспомнить, поймать заблудившуюся мысль. Мгновение спустя он, похоже, оставил свои попытки, пожал плечами в обычной манере, одно выше другого, повернулся к лестнице, нырнул в дверной проем и пропал.

Я не испугался. Мне бы наверняка стало страшно, если бы он взглянул на меня или как-то дал понять, что заметил. А так я лишь удивился, и, конечно, мне стало любопытно. Позднее решил, что спал наяву, как сомнамбула, хотя не уловил перехода в это состояние. Я решил рассказать обо всем матери, даже стал искать ее по дому, но, когда нашел, меня охватила своего рода стеснительность, и я понял, что следует оградить это свидание, встречу с призраком, называйте как хотите, от осквернения простым пересказом. Ибо я счел себя избранным, избранным очевидцем тайного и, вероятно, важного события, подобно тому, как однажды в школе шел мимо пустого класса и застал учителя, моложавого и рыжеволосого — я и сейчас ясно вижу его, — он стоял у доски с письмом в руках и рыдал, плечи его тряслись, слезы капали на сутану, оставляя пятна.

Еще долго после того, как я увидел отца, все вокруг слабо светилось странным, неземным сиянием. Мир словно неуловимо сместился. И сегодня, столько лет спустя, увидев призрачную женщину на кухне, я сразу решил, что нарочно вызвал этот дух, чтобы испытать то же самое, сбить себя с толку, стать чужим этому миру и самому себе. Ибо в ту минуту, когда Лидия оставила меня на пороге и уехала со слезами на глазах, я твердо решил, что не позволю себе привыкнуть к новой жизни, которую начал строить вместо прежней, и разозлился, почти сразу обнаружив, что не получается. Быть внимательным, подмечать все мелочи, бежать от удовлетворенности, бороться с привыканием — вот зачем я переехал в старый дом. Я поймаю себя с поличным на игре в жизнь: в одиночестве, без единого зрителя, я перестану быть актером и научусь просто быть.А чем измерять бытие, как не вещами, чем обыденней, тем лучше? Но почти сразу я начал сживаться с некогда родным для меня окружением и позволил ему стать таковым снова, позабыв о своих планах и обещаниях. Даже первая встреча с комнатой, в которой я жил ребенком, оставила меня почти равнодушным. Что подчеркивает присутствие, как не отсутствие? — Я имею в виду присутствие кого-то в качестве воспоминания, — хотя с тем же успехом я мог бы и не уезжать, все равно меня там почти не было, не о ком было раздумывать и некого понимать. Причудничает,говорят местные жители, если ребенок плачет, когда внезапно заходит гость; как мне теперь начать причудничать и не переставать? Как бороться с отупляющей силой привычки? За месяц, сказал я себе, нет, за неделю старые иллюзии сопричастности снова намертво угнездятся во мне.