Затмение

Возможно, меня привлекает именно такая способность абстрагироваться от окружающего, полная пассивность. Если наблюдать за тем, кто этого не сознает, замечаешь особое состояние, которое находится вне его «я» или скрывается за ним, и которое мы уже не соотносим с чем-то человеческим; словно ты уловил непознанную часть собственного естества. Те, кого я высматривал на улицах, вовсе не были особо мерзкими на вид, калеками, карликами, инвалидами, хромыми или косыми; а уж если я и выбирал такого, меня притягивало не уродство, а именно то общее и обычное, что имеется у нас всех. В моем понимании красота не считается достоинством, а уродство недостатком. В любом случае, эти категории не применяются: мои испытующий взгляд не делает эстетических различий. В тот момент я бесстрастный знаток, подобно хирургу, для которого молодая грудь девицы и старческие соски одинаково интересны и безразличны одновременно. Я не выберу и слепого, как вы могли бы ожидать от такого робкого преследователя, как я, ибо он человек чуткий и осторожный. Направив невидящий взгляд прямо перед собой или опустив голову, слепец всегда более напряжен, чем зрячий — более восприимчив, я бы сказал, ни на секунду не расслабляется на своем пути по непознаваемому, полному опасностей миру.

Излюбленными моими жертвами были бездомные бродяги и пьянчужки, неизбежные спутники любого процветающего общества. Я знал их всех: толстого парня со пронзительно-трагическим взглядом аскета, в вязаной трехцветной шапочке, с постоянно вытянутой, словно за подаянием, левой рукой, шатающихся алкоголиков с босыми, покрытыми коростой ногами, подружек поденщиков, спившихся чудаков, сыплющих ругательства вперемешку с латинскими изречениями. Настоящий уличный театр, а они — бродячие актеры. Меня ужасно занимал яркий контраст между тем, что они представляли из себя раньше и во что превратились сейчас. Я видел в них то младенцев в чьих-то заботливых руках, то карапузов, делающих первые неуверенные шаги в шумном городском доме или маленькой усадьбе под надзором любящих глаз. Ведь и они были юными в том далеком прошлом, которое теперь стало недостижимо-чужим, и представляется им сияющим рассветом мироздания.

Вторая причина, по которой я выбирал для своих наблюдений отбросы общества, состоит в том, что подобные изгои не могли ускользнуть от меня, например, скрыться в модном салоне или остановиться у ворот роскошного коттеджа, хмуро нащупывая в кармане ключ. Ну а мы, — мои жертвы и я, — свободно бороздили просторы улиц. Часами я следовал за ними, — у актера, особенно в начале карьеры, масса свободного времени, — вдоль сонных мостовых, по зловеще аккуратным ухоженным паркам, а тем временем день становился шумным от воплей спешивших домой школьников, голубые полосы неба над головой приобретали темно-перламутровый оттенок, машины теснились на шоссе, словно мычащее, блеющее стадо. К острому удовольствию, которое приносит мое тайное хобби, примешивается некое тоскливое чувство, вызванное тем, что я назвал «принципом неуверенности». Понимаете, когда я незаметно наблюдаю за людьми, между нами возникает странная близость, в каком-то смысле они принадлежат мне, но стоит выдать себя, и то, что мне в них так дорого, — свобода, чудесная непосредственность, — мгновенно исчезает. Любуйся, но не трогай.