Затон

Но ведь большевики все сплошь инородцы. Посмотри, среди них нет ни одного русского человека. Да и опираются они, в смысле военной силы, на эти… как их, интернациональные батальоны. Кого там только нет; и латыши, и мадьяры, и австрияки, и китайцы… В один прекрасный момент русский народ от них просто отвернется, и все. В этом их слабость.

Ничего подобного, к сожалению. В этом не слабость их, а сила. Они могут позволить себе то, что тебе даже в голову не придет. Потому что им ни России, ни русского народа не жаль. Вон, Брестский мир… Отвалили немцам полстраны, и хоть бы хны. А русский человек… Наше национальное самосознание (в европейском смысле этого слова) весьма аморфно. Можно сказать, что ему еще предстоит сформироваться. А пока что русский человек охотнее объединяется по социальному признаку, чем по национальному. И если где пограбить можно, он хоть с чертом готов объединиться.

Опять ты меня заболтал. – В голосе Анны зазвучало разочарование. – Опять ни о чем мы так и не договорились.

Мы уедем, уедем, Нюта. Дай только мне дождаться «Святую Анну». Рано или поздно, при белых или при красных, но она придет в Самару.

Причем здесь «Святая Анна»? – удивилась она.

Вдохновившись примером твоей матушки, в том же пятнадцатом году я спрятал на «Анне»… клад. Пятьдесят фунтов чистого золота. В каюте второго помощника капитана.

Но пароход «Св. Анна» так и не появился в Самаре. А двадцать пятого сентября город взяли красные. На следующий день Арсения арестовали и увезли в ЧК.

В случившемся Анна винила в первую очередь себя. «Да, он сильнее, умнее, старше и опытнее меня, – твердила она себе, – но я обязана была заставить его уехать. Я не должна была слушать его сказки и позволять ему вертеть собой. Какой-то клад… Какой еще клад! Зачем он нам? Да я готова до конца жизни делать любую черную работу, лишь бы Арсений был жив. Я даже согласна на то, чтобы он не был со мной, куда-нибудь исчез, спрятался на долгие годы, лишь бы знать, что он жив и здоров».

Анютка! Ты?!

Анна, погрузившись в свои тягостные думы, никак не прореагировала на оклик и только когда ее дернули за локоть, оторвалась от чугунной решетки. Перед ней стояла женщина в кожаной тужурке, с маузером на поясном ремне и в красном платке, завязанном на затылке. Анна с недоумением разглядывала незнакомое лицо. Острый подбородок, ввалившиеся щеки и огромные глазищи в пол-лица.

Анюта! Не узнаешь? Это же я, Сима! – радостно завопила женщина, но, не обнаружив в глазах собеседницы искорки узнавания, добавила: – Петербург, Мариинские курсы. Помнишь? Сима, Серафима я. Вспомнила?

«Боже мой! Симочка Богуславская! Да разве можно признать в этой старухе прежнюю прелестную белокурую Симочку. – Анна бросилась ей на грудь и разрыдалась, уткнувшись лицом в жесткую кожу тужурки. – Боже мой, как жестоко обошлась с нами жизнь».

Не мудрено, что ты меня не признала, – бубнила Симочка, обняв Анну и гладя ее по плечу, как маленькую. – Я сама себя не признала, как первый раз в зеркало глянула. После тифа я. Только-только поднялась. – Пояснила она и вдруг спохватилась: – А ты что здесь делаешь? У тебя что, кто-то здесь? – Она кивнула в сторону савватеевского особняка.

Анна подняла голову и слегка отстранилась от Симочки.

Муж, там мой муж. Уже пятый день.

Как же тебя угораздило за буржуя замуж выскочить? А? Ведь такая девка боевая была… И дети есть?

Двое. – Анна смахнула с ресниц слезы. – А ты что… Здесь работаешь?

Да, работаю, – сурово глядя на Анну, подтвердила Симочка.

Мимолетное очарование встречи двух старинных подруг вдруг испарилось, уступив место напряженному, подозрительному ожиданию.

Симочка, помоги мне, умоляю тебя, заклинаю нашей прежней дружбой, помоги мне, – униженно попросила Анна, и голос ее предательски дрогнул.

Она была уже готова пасть на колени, обхватить Симочкины ноги и целовать ее грязные солдатские башмаки, но Симочка, как будто предчувствуя намерение Анны, сделала шаг назад и жестким голосом заявила:

Ничего не обещаю. Могу только узнать и то, ради нашей прежней дружбы.

Симочка, – залепетала Анна, – он никакой не враг вам. Он ни капелечки белым не помогал и не сочувствовал даже. Он просто мирно сидел дома. И он не буржуй. У него ничего уже нет. Все отобрали. Симочка…

Ладно. – Симочка помялась, видно прикидывая, как ей быть. – Пошли со мной.

Они прошли в ворота мимо часовых, которым Симочка показала какую-то бумажку и кивнула на Анну: «Со мной». Не колеблясь, она толкнула плечом массивную дверь особняка и, не оглядываясь на Анну, деловито, широким мужским шагом зашагала по загаженному, затоптанному паркету. Анна не отставала от нее и, когда Симочка, решительно растворив дверь, шагнула внутрь какого-то кабинета, она смело последовала за ней.

Товарищ Суркин, – Симочка обратилась к человеку, который продолжал что-то писать, не замечая вошедшую. Он поднял голову и посмотрел на них воспаленными, красными глазами давно не спавшего человека. – Товарищ Суркин, надо узнать об одном арестованном. Его фамилия… – Она обернулась к Анне.

Анна назвала фамилию и добавила:

Арсений Захарович. 1875 года рождения.