Как только они решили где и повесили трубки, он обнаружил, что во время разговора подошел с трубкой к окну и смотрит на Уорф-Террас, на пивоварню. Слышалось, как из открытых окон проезжающего внедорожника выпадают огромные деревянные колоды музыки. На реке тренер по гребле выкрикивала в мегафон указания своей четверке. На Мортлейк-роуд усиливалось движение в сторону Барнса, переезд Уайт-Харт то сдерживал, то отпускал, то сдерживал, то отпускал вечерние испражнения в виде «Рейнджроверов» и «Ауди». Затем Шоу вернул трубку на место и уставился на нее: кремовая пластмасса, тихо стареющая до цвета сигаретной смолы. В доме 17 по Уорф-Террас настал час, когда слушаешь радио соседей сверху и снизу: из закрытых комнат доносятся жизнерадостные, до жути профессиональные голоса, словно все пригласили на ужин новостного ведущего.
Он встретился с Викторией перед рестораном «Ла Белль Елен», встроенным в ветреную площадь на чизикской стороне реки. Когда он приехал, она уже стояла там, прислонившись к речной насыпи и с сомнением глядя на дорогие плавучие дома, сквозь чьи стеклянные неомодернистские надстройки во время прилива можно было видеть, как бликует на волнах солнце. Они рассмотрели друг друга. Она обняла его отчаянней, чем он ожидал. «Здравствуй, незнакомец!» – сказала она. На ней были длинный голубой комбинезон с эластичным поясом с пряжкой-застежкой, в руках – целлофановый пакет из «Сейнсбери». Прическа – высокий фейд, покрашенный в цвет «желтый „Дейтона“» в процессе, который она вскоре распишет ему в деталях.
– Боже мой, – сказал он.
– Как с языка снял. – Она отстранилась от него. – Но ты такой
– Что-то заработался, – скромно ответил Шоу.
«Ла Белль Елен» только начал заполняться. Внутри Виктория впала в задумчивость.
– Помню, тебе всегда здесь нравилось – сказала она, словно ее что-то беспокоило, но не хотелось портить вечер. Вместо этого она съела две-три оливки и хлеб; потом выпила полбокала «Кампари» с содовой, это ее вроде бы взбодрило.
– Пожалуй, возьму краба в мягком панцире и тартар из лосося. О, и смотри. Тортильони с жареным манури и трюфельным соусом! – Она откинулась на спинку. Вздохнула. – Иногда я скучаю по Лондону, – призналась она. Неожиданно нагнулась и порылась в сумке из супермаркета, достала прямоугольный сверток, завернутый в искусное подражание коричневой бумаге.
– Чуть не забыла, – сказала она. – Я тебе кое-что привезла!
Сняв упаковку, Шоу с удивлением обнаружил старую детскую книжку «Дети воды» – с мятыми углами, запахом сырости и пыли, словно ее хранили на чердаке; но в остальном – в хорошем состоянии.
– Это книга моей матери, – сказала Виктория.
Шоу открыл наугад и прочитал:
– Мило, – сказал он. – Спасибо.
Тут она рассмеялась, словно ожидала какого-то другого ответа, и отвернулась.
– Не самый мой любимый писатель, Чарльз Кингсли, – призналась она. – Но мне показалось, тебе понравится. В смысле, как прикол. Эту книжку многие помнят из детства, да?
Шоу – который из детства помнил только сборники сказок Мейбл Люси Аттвелл, – не знал, что ответить. Прочистил горло.
– Мне здесь нравятся картинки, – сказал он и еще раз поблагодарил.
– Давай поедим! Я вправду проголодалась.
– Итак. Как жизнь? – спросил он, когда они сделали заказ.
– Ну, сделала очень интересную новую прическу – хотя, если честно, кто сейчас не, – и вот я здесь с тобой. – Она подлила ему из маленькой бутылки «Флери», но сама почти не пила. – Причем такое ощущение, что заодно еще и со всеми в мире. Здесь всегда было так людно?
Когда он не ответил сразу, она продолжила:
– В общем, это не столько прическа, сколько личное сочинение на тему причесок.
– Под «жизнью» я имел в виду жизнь в общем, – заметил он.
– О боже, давай просто поедим и не будем в это углубляться. Тебе вкусно?
– Телятина очень хорошая.
– Всегда любила эту комнату, – сказала позже Виктория.
Было десять часов, молока дома не нашлось. Шоу с трудом пытался открыть окно. Ночь за ночью рама разбухала от речной сырости.
– Тебе не кажется, что здесь пахнет? – спросил он.