Затонувшая земля поднимается вновь

Она прижалась к стеклу и разглядела, что внутри полно мастеров – электрик, оформители, а в конце над чем-то, что она не могла разглядеть, трудились два стекольщика, – но никого из них она не узнала. Молодые, высокие и мускулистые, еще без профдефомации, но уже знакомые с работой, – словно сыновья тех мастеров, которых знала она. Им форма шла больше. Стекольщики приехали на фургоне, как и оформители; остальные выстроили снаружи дорогие мотоциклы, кренящиеся в одну и ту же сторону, все – одних и тех же ярких красок, скользких, как непотрескавшийся лак под дождем. Внутри они целеустремленно расхаживали широкими шагами. Для них работа была веществом. Средой, где они плавали. Чем-то новым, что им нравилось. На работе они оживали. На их головах торчали шумозащитные наушники.

Под их воздействием в кафе пропало все знакомое. Вырвано с корнем. Пропала неоновая вывеска, остались только провода над дверью. Пропали даже давние запахи жира и горячего мяса – их вынесли вместе с разобранным кухонным оборудованием; теперь на улице перед дверью пахло лесопилкой, сильным клеем и дешевым герметиком; все звенело от вопля угловой шлифмашины, стука гвоздометов, грохота музыки. Звуки их работы транслировались через весь Верхний Город, пока не отражались от руин крепости Джоффри де Лейси, чтобы разбежаться, как рябь с перекрестными слоями в чаше воды.

– Прошу прощения! – окликнула Виктория. – Эй!

Она постучала в витрину ладонью. Отвлекаясь на помеху, в ответ они только качали головами и безмолвно шевелили ей губами. Будто смотришь на рыбку за выцветшим стеклом. Им хотелось вкалывать.

– Закрыто, милая! – кричали они. Мальчишки, что с них взять.

– Что вы делаете?

– Закрыто!

Пять часов, на площадь уже накинуло тень. Местные заведения опустошались. Мимо прошли два-три пешехода, оцепенело торопясь по своим делам, как фигурки с акварели 1920-х. С маленькой стоянки стартовала машина, потом другая. На полпути через площадь, когда Виктория обернулась бросить последний взгляд, не зная, зловещий это момент или комичный, ей померещилось движение в одном из верхних окон кафе. Будто слева направо, а потом обратно прошла женская фигура, расслабленная и домашняя. Но надо было учитывать отражение на стекле, да и воздух уже слишком потемнел от дождя, чтобы сказать наверняка. И все-таки Виктория вернулась и снова билась в дверь кафе, пока не убедила одного из парней подойти. Он задвинул респиратор на лоб, взял старомодную табличку, висевшую на двери, ткнул в нее пальцем, потом проследил, чтобы она висела наружу стороной «Закрыто». Виктория беспомощно наблюдала, как он воссоединился с друзьями, хохоча и качая головой, возвращая маску на место, включая мотор дрели.

В такое время года чуть ли не слышно, как подо всем поднимается вода. Она наполняет древние стоки и подвалы. Наполняет зарытые колодцы и забытые канализационные кульверты, заброшенные галереи и выработки восемнадцатого века под ранневикторианскими таунхаусами, полузакрытые штольни, – что внезапно открываются в садах и при ближайшем изучении оказываются заполнены бесполезным закаменевшим железняком, словно детскими головками, – скрытно, но решительно пробиваясь наверх, зима за зимой, меж многослойными лабиринтами древних подземных механик.

Не сказать чтобы внизу что-то по-настоящему текло. И все же уровень подземных вод поднимался и опускался. Она капала и сочилась. Фильтровалась через расколотые слои породы под рощами – через безумную, непредсказуемую, неизмеримо богатую геологию, через топливо для промышленного света и магии, когда-то изменившее мир: деньги от железа, деньги от локомотива, деньги от пара и тонтин, необработанные подземные деньги, спрятанные в несогласно залегающих пластах, тайных жилах и пустотах, в перемешанном сланце, огнеупорной глине, гудроне, каменноугольных свитках и тонкослойном известняке, чтобы выбраться утечками и ручейками над музеями, экотропами и закрытыми железнодорожными ветками; а сопутствующее оседание втихомолку обгладывало поверхностную архитектуру Ущелья, медленно стягивая узкие улочки вниз с лесистых склонов. Ущелье направляло реку, но само по себе было не более чем губкой, накапливало капля за каплей огромные водоносные слои в гниющей матрице своей истории. Тем временем в городе новые дороги проявляли тенденцию сдвигаться и идти рябью; а в доме 92 по Хай-стрит разразился слезами и вонью трехкомнатный подвал с кирпичными бочарными сводами и кухонной плитой конца девятнадцатого века.

От сырости новомодные меловые и клеевые краски по всему дому пожелтели в одночасье. Она сидела, слушая дождь, лай собак по соседству, странный гул кухонной флуоресцентной лампы. Перед окном на улицу вечно влажно кашляли. Стоило выглянуть, как старики, утомленные и ноющие за своими сплетнями, оказывались молодежью. На первых порах нервно, но она все же вернулась в поля за городом; и через несколько дней очутилась у пруда, где последний раз видела официантку.