Затонувший мир

К огромному удивлению Стамерса, я не расстался с домом 99 по улице Стеллависта. И не только потому, что у меня уже не было средств на покупку нового жилища. Просто искалеченный дом сохранял для меня много таких воспоминаний, с которыми мне было жалко расстаться.

Глория Треймэн еще оставалась здесь, в то время как, по моему твердому убеждению, ван ден Стар покинул его навсегда. Кухня и другие служебные комнаты не пострадали от пожара, да и остальные помещения, несмотря на деформированные стены и потолок, были вполне пригодны для жилья. И, кроме того, я нуждался в тишине и покое, а что может быть тише и спокойнее, чем нормальный, не психотропный дом.

Правда, дом 99 по улице Стеллависта в его нынешнем обличье назвать нормальным можно было лишь с очень большой натяжкой. В его искореженных стенах, выгнутых потолках и коридорах все еще оставалось нечто от того психотропного дома, каким он некогда был в полной мере.

Контрольное устройство цело, и когда-нибудь, в один роковой день, я все-таки включу его. Но одна мысль терзает меня, не давая покоя. А вдруг страшные потрясения, так изуродовавшие внешний вид дома, так же губительно отразились и на Глории Треймэн? Что если искореженные потолки и стены — это отражение ее травмированного, раздробленного сознания? В таком случае дом хранил смертельную опасность и оставаться здесь было бы безрассудным, и все-таки он продолжал привлекать меня своей мрачной тайной, словно загадочная улыбка на прекрасном, отмеченном печатью безумия лице.

Иногда я заглядываю в нишу, открываю щит контрольного устройства и рассматриваю барабан памяти. Где-то на нем записана Глория такой, какая она есть в действительности. Самое простое — стереть эту запись. Но я ни за что не сделаю этого.

Когда-нибудь, в один прекрасный, а может быть, судный для меня день, я включу этот дом, чего бы мне это ни стоило.

Перевод Д. Литинского

Джеймс Боллард ОБЛАЧНЫЕ СКУЛЬПТОРЫ

Все лето облачные скульпторы, слетевшиеся с Пурпурных Песков, кружили на своих разрисованных планерах над коралловыми башнями, что белыми пагодами высятся вдоль шоссе, уходящего к Западной Лагуне. Самая высокая из башен зовется Кораллом D, и здесь, в восходящем потоке над песчаными отмелями, всегда собираются стаи кучевых облаков. Взлетая над вершиной Коралла D, мы вырезали из них единорогов и морских коней, ящериц и экзотических птиц, портреты президентов и кинозвезд. На нас глазели снизу, из машин, холодный дождик падал на их пыльные крыши из облачных обрезков, а наши невесомые статуи уплывали через пустыню в сторону солнца.

Мы вырезали много причудливых образов, но самыми странными из них были портреты Леоноры Шанель. Вспоминая жаркий день прошлого лета, когда она приехала поглядеть из своего белого лимузина на облачных скульпторов с Коралла D, я жалею, что мы не знали тогда, с какой серьезностью эта красивая, но безумная женщина смотрит на облачные скульптуры, проплывающие в безмятежном небе. Если бы мы знали, что придет час, когда ее портреты, изваянные из ураганных туч, прольют грозовые слезы над мертвыми телами своих ваятелей…

* * *

Я появился на Пурпурных Песках тремя месяцами раньше. Я был тогда отставным пилотом, с трудом привыкал к сломанной ноге и к мысли, что моя летная карьера окончена. Однажды, заехав по шоссе, ведущему к Западной Лагуне, далеко в пустыню, я затормозил у коралловых башен. Рассматривая эти гигантские пагоды, вздымавшиеся со дна высохшего моря, я услыхал музыку, она доносилась с недалеких песчаных отмелей.

Ковыляя на костылях по осыпающемуся песку, я добрел до мелкой бухты в дюнах, где у входа в полуразрушенную студию осыпались поющие статуи. Бывший хозяин бросил эту постройку, похожую на ангар, на милость пустыни. Меня же какая-то неясная потребность заставила возвращаться туда изо дня в день. Обтачивая найденные там планки и брусья на старом станке, я строил большие воздушные змеи, а потом и маленькие планеры-копии. Они раскачивались надо мной на канатах, и в их причудливых абрисах было что-то успокаивающее.

Однажды вечером, когда я подтягивал воротом своих змеев, парящих над Кораллом D, налетел внезапный шквал. Я вцепился в рукоятку ворота, зарываясь костылями в песок, и тут увидел, что по песку ко мне идут двое. Один из них был маленький горбун, с яркими детскими глазами и уродливой челюстью, скошенной на сторону, словно якорная лапа. Он подбежал к вороту и, отпихнув меня, подтянул потрепанных змеев к земле. Помогая мне встать на костыли, он заглянул в ангар, где блестела моя гордость — уже не копия, а настоящий планер, с рулями и рычагами управления.

Горбун приложил широкую ладонь к груди.

— Оти Мануэль, акробат и гиревик. Нолан! — позвал он. — Погляди-ка!

Его товарищ сидел на корточках у поющих статуй и подкручивал спирали, настраивая их в унисон.

— Нолан художник, — сообщил Мануэль, — он вам такие планеры сотворит — полетят как кондоры!