Затворники

И по мере того как росло мое увлечение работой – каждая свободная минута была занята оккультизмом, каждая свободная минута была посвящена доказательству того, что я достойна риска, на который пошли Патрик и Рейчел, – я стала пропускать звонки из дома. Сначала мама присылала голосовые сообщения только для того, чтобы проверить. Проверить, всё ли у меня в порядке. Проверить, как проходит мое лето. Проверить, получила ли я бумаги, которые она прислала. Проверить мои планы на осень. А потом стала просто спрашивать. Просто спрашивать, есть ли у меня время перезвонить ей. Спрашивать, дома ли я. Просто спрашивать, получила ли я ее сообщения. В одном из сообщений я услышала, как она плачет, и словно увидела ее, стоящую на кухне в одежде отца, повсюду беспорядок и печаль. Я написала ей: мол, я жива и здорова, просто занята на работе.

И это было правдой – мы были очень заняты. Но не настолько, чтобы я не могла ей перезвонить, не могла узнать, как дела. Возможно, я с головой погрузилась в работу в музее, даже в саму жизнь города, лишь бы спрятаться от чувства вины за то, что меня не было с ней рядом, дабы вернуть ее к нормальной жизни. Как будто я могла убедить ее покинуть остров скорби, который она сама себе создала. Но здесь, в Нью-Йорке, мне было лучше, и становилось все труднее переключаться между моей новой реальностью и старым кошмаром. Я не хотела, чтобы мама, Вашингтон, яблоневые сады, окружавшие Уолла-Уолла, вывели меня из грез, в которые я погрузилась.

Я упивалась самим городом, отчаянно желая, в некотором роде, утонуть в нем. Чтобы звуки, люди и непрерывное движение затянули меня в свои приливы и отливы и навсегда унесли в море. Я никогда не чувствовала себя настолько живой, как тогда, когда меня носило по Нью-Йорку. Даже тот факт, что город под летним солнцем пах горячим мусором и металлическими выхлопами, привлекал меня. Одна мысль о том, что меня не будет здесь в сентябре и я не увижу, как изменится свет, проникающий сквозь листву кленов в парке Форт-Трайон – что это будет месяц без Рейчел, не такой яркий, не такой странный, – вселяла в меня ужас.

Рейчел, как оказалось, была замечательной сотрудницей, знакомой с большинством крупных ученых в той области, которой мы занимались, и контактная информация каждого из них хранилась в ее телефоне, как множество маленьких секретов. Когда нам нужно было назначить встречу в библиотеке Моргана или Колумбийском университете, Рейчел очаровывала библиотекарей своими обезоруживающими вопросами и неприкрытой лестью. Но она также была проницательна: у нее всегда имелась наготове нужная ссылка, заумная историческая справка. Она умела сделать так, что каждое открытие казалось жизненно важным, как будто именно оно могло раскрыть суть дела. Я чувствовала себя уже не ученым или исследователем, а детективом, который находится на расстоянии одной подсказки от триумфа, потому что именно это чувство возникало при совместной работе с Рейчел: вот-вот найдется произведение искусства или документ, который может изменить мою жизнь.

Но я начала замечать и более странные вещи – мелкие пакости и ложь, которые проскальзывали в речах и поведении Рейчел. Ей доставляло огромное удовольствие лгать Мойре, у которой была удручающая манера влезать во все дела в Клойстерсе. Если Мойра приходила искать Патрика, Рейчел заявляла, будто он только что ушел, даже если Патрик был в своем кабинете. Я видела, как она переставляла вещи Мойры на кухне, просто перекладывала их с одной полки на другую – этого было достаточно, чтобы человек начал сомневаться в себе и в своей памяти. Когда нас попросили обновить учебное пособие для преподавателей, дабы отразить изменения в представленных работах, Рейчел сделала в нем пометки буквально «от балды», заполнив его ложными сведениями, которые Мойра якобы пропустила. Однажды я пролистала его, стоя у стола Мойры, и вернулась, чтобы предупредить Рейчел.

– Это шутка, – уверила она.

– Ты должна пойти и сказать ей, – заявила я, беспокоясь, что Мойра воспримет эти сведения как истинные. Но Рейчел потребовалось несколько дней, чтобы внести исправления, и эта восхитительная неторопливость, похоже, доставила ей удовольствие. Я подумала, что она могла бы и вовсе не сообщить Мойре, если б я не заметила.

Потом был день, когда пропали все керамические плитки с названиями растений в клуатре Три. Лео явился на собрание персонала, чтобы решить этот вопрос. «К сожалению, это, скорее всего, сделал кто-то из посетителей, может быть, ребенок», – предположил Патрик. Но Лео все не унимался, поднимая эту тему до тех пор, пока таблички не нашли однажды брошенными в фонтан в центре клуатра Три и разбитыми на осколки. Кроме меня и, возможно, Лео, никто больше не стал задумываться об этом случае. Хотя Лео почти наверняка о нем думал.