Завершившие войну

Саша судорожно вздохнула, отгоняя наваждение. Отстранилась, и он отпустил ее — на пару секунд позже, чем мог бы, но отпустил. Щербатова во многом можно обвинить, но только не в том, что он станет силой удерживать женщину, как бы его ни тянуло к ней… а его тянет к ней, теперь она знала. Потому что и ее тянуло к нему, вопреки всему, тянуло. Они глядели друг на друга, тяжело дыша. Каждый знал, что другой знает. Хоть преступления и не произошло, скрыться им было некуда.

Муж, вспомнила Саша, ее измены не то что не простит — не перенесет. Ладно бы так было нужно для дела, но ведь нет. Для дела нужно другое.

Не спеша подошла к шкафу, нашла нужную папку, пролистала. Достала смету. Вернулась на свое место, через стол протянула документ Щербатову:

— Смотрите, в этом нет ничего невозможного…

Глава 23

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Март 1920 года.

— Наши противники говорят, будто мы ретрограды и обскуранты и насильно тащим Россию обратно в средневековье, — говорила Вера Щербатова с невысокой музейной трибуны. — Но это же не так! Вот это сегодняшнее открытие — я хочу верить, что после него многие увидят правду. А правда в том, что Новый порядок современен. И Россия — родина авангардного искусства. Поэтому многие из художников, покинувших дом в годы Смуты, сейчас возвращаются, и… мы им рады!

Вера говорила в своей обычной манере — искренне и просто, что особо выигрышно смотрелось на контрасте с исполненными казенного пафоса речами чиновников из Министерства культуры, выступавших до нее. Теплая улыбка, приветливый взгляд… если кто-то в ОГП и обладал умением вызывать любовь, то это Вера.

Открытие выставки авангардного искусства в Манеже с натяжкой заслуживало присутствия главы Департамента народного воспитания и уж точно не требовало участия самого начальника ОГП. Однако Щербатов, равнодушный к современному искусству, пришел, потому что Вера пригласила его. Прежде она то и дело вытаскивала его на разные культурные мероприятия, но в последнее время чересчур увлеклась как политикой народной беды, так и лично господином Михайловым и о брате вспоминала все реже. Потому на первое за месяц ее приглашение он откликнулся, не раздумывая, какие дела придется ради этого отложить.

Вера закончила речь, под аплодисменты публики спустилась с трибуны, взяла брата под руку.

— Знаю, что ты этого не любишь, дорогой мой, однако ради приличия надо осмотреть экспозицию.

Они медленно двинулись вдоль увешанных полотнами стен. Вера обращалась к художникам по имени, для каждого находила несколько теплых слов; многих поблагодарила за возвращение на родину. Щербатов неохотно выдавливал из себя приличествующие случаю поздравления. Ни художники, ни их произведения ему не нравились. Кубисты, супрематисты, еще какие-то — исты… Ни красоты, ни смысла он не мог усмотреть в заляпанных краской холстах. Абстрактные формы, цветовые пятна… Лишь одна картина привлекла его внимание.

Тройка — в одном из седоков угадывался Наполеон в треуголке — замерла на скаку перед вальяжно развалившейся обнаженной женщиной. Женщина была нарочито, вызывающе некрасива, груба, угрюма. Поза ее, весьма раскованная, отнюдь не выглядела призывной или игривой. При всем том женщина была необыкновенно притягательна. В ней сквозила примитивная сила, уверенность, энергия.

Илья Машков. «Русская Венера»

Наконец утомительный осмотр произведений искусства был завершен. Вера улыбнулась последнему художнику, надела поданное братом пальто и решительно направилась к своему «Кадиллаку». Щербатов сел рядом с ней, оставив охране заднее сиденье.

Вера вела машину уверенно, однако чересчур азартно. Несколько раз Щербатов с трудом удерживался от того, чтоб попросить ее убавить скорость. Пристрастие сестры к автомобилизму он находил слишком рискованным — как, впрочем, и многое из того, чем она увлекалась.

Ехали, впрочем, домой. Это было хорошо. Вера уже перевезла к Михайлову почти половину своих вещей и, похоже, намеревалась переехать к нему окончательно. Но все же пока оставалась дома несколько ночей в неделю.

— Должен признаться, дорогая моя, что я так и не приучился ценить это новое искусство, — сказал Щербатов, когда прислуга накрыла на стол и удалилась. — Я далек от того, чтобы бравировать невежеством… и все же действительно ли ты полагаешь, что в этом есть что-то помимо эпатажа?

— Безусловно, — ответила Вера, отрезая крохотный кусочек венского шницеля. Щербатов с сожалением отметил, как мало она положила себе на тарелку. — За этим искусством будущее, Андрей. Только профану оно может казаться бессмысленной забавой. Эти новые представления о форме, цвете, композиции скоро найдут отражение в самых обыденных вещах — тканях, домашней утвари, рекламных объявлениях. Все, что им не отвечает, будет выглядеть несовременным и отправится на свалку истории.