Завеса

«Езжайте метро до станции «Вашингтонские высоты». Покинув вагон, войдите в лифт, где сидит толстый негр, рядом с которым работает транзистор. Он поднимает всех к выходу. Напротив большой парк. Сядьте на третью скамейку справа. Будет занята, садитесь на любую свободную скамейку в ряду».

Телефон отключился.

В метро было жарко и шумно. Рядом с сидящим Цигелем, держась за поручень, беспрерывно пританцовывал молодой негр. Под музыку в наушниках. На одной из станций в вагон вошел парень с гитарой, начал играть и петь, хотя почти ничего не было слышно из-за шума. Тем не менее, он пошел по проходу, собирая дань. Молодой негр, не прерывая своего танца, извлек из кармана несколько купюр и сунул гитаристу.

Ждать на скамейке парка пришлось долго. Цигель был в одном пиджаке, и теперь к внутренней дрожи прибавилась дрожь от холода. Народу в парке в этот поздний час почти не было. Прошла женщина. По какому-то неуловимому ее движению он понял: она. Пошел следом. Сели в такси. Подъехали к какому-то дому. Только при входе в подъезд женщина произнесла:

– Никаких разговоров. Только писать на бумаге вопросы и ответы.

Вот тебе новость, подумал Цигель, копируют способы общения активистов и диссидентов.

В квартире их ждал мужчина с явно незапоминающимся лицом. Цигель распорол подкладку и вынул всю пачку бумаг. Пока женщина зашивала подкладку, мужчина читал бумаги, каждый раз то ли с неприязнью, то ли с любопытством поглядывая на Цигеля. Мания преследования продолжалась: мужчина казался Цигелю чем-то похожим на человека в кожаной куртке, который вел с ним беседу в Службе безопасности Израиля.

Господи, думал про себя Цигель, я же отдаю им такие улики, не зная, кто они вообще, полагаясь лишь на Аверьяныча. Удивительно как эти люди без слов давали понять, что следует делать: сидеть ли, вставать. Мужчина вручил Цигелю конверт и вышел его проводить до ближайшего метро. На улице сказал:

– В конверте также записка. С указаниями. Прочтите и сожгите.

– От Аверьяныча… записка? – вырвалось у Цигеля.

– Не знаю никакого Аверьяныча, – сухо оборвал его мужчина, повернулся и сгинул во мраке.

Только в номере Цигель вскрыл конверт. В нем оказалась внушительная пачка долларов и записка с указанием тайников в Тель-Авиве, куда лишь в чрезвычайных случаях, за неимением иного выхода, следует прятать информацию и фотопленку. Особый аппарат для фотографирования он в свое время получит в Израиле.

Настроение Цигеля значительно исправилось при виде долларов. Он так и не уснул, всю ночь подсчитывая, что можно сделать на эти деньги: облицевать ванную итальянскими керамическими плитками, поставить на крыше солнечный бойлер, купить мебель.

В аэропорт его опять повез Гриша, и сцена переругивания с обгоняющими его водителями повторилась.

– Ну и шороху вы тут наделали, – сказал Гриша, пожимая ему руку на прощание, – долго вас тут будут помнить.

Порченый глаз

Спустя несколько дней после приезда Цигеля из Америки, состоялся давно объявленный вечер солидарности с евреями СССР в большом зале «Дома сионистов Америки», на перекрестке улиц Ибн-Гебироль и Даниэля Фриша в Тель-Авиве. В зале не было свободных мест, мелькали знакомые по плакатам лица отказников и недавно освобожденных из советских тюрем узников Сиона. Цигеля повели на сцену, посадили за длинным столом президиума между представителем Министерства иностранных дел Израиля и шефом Комитета солидарности с евреями СССР, который и вел вечер. Он в самом начале дал слово представителю МИДа, и тот сразу же назвал имя Цигеля, добившегося большого успеха в пользу советских евреев своими выступлениями в Америке, не только политического, но и финансового. Под оглушительные аплодисменты Цигель должен был встать и поклониться. Его душили слезы, пот катился по лицу.

Он облегченно вздохнул, когда завершилась официальная часть, и все повалили в лобби, где вдоль стен стояли столы со всевозможной едой и напитками. Все жадно ели, как говорится, на дармовщинку, как будто вырвались из голодного края. «Все это за мой счет», то ли с удовлетворением, то ли со злорадством, думал про себя Цигель, как всегда завышая свои возможности, раздуваясь от гордости, скромно запивая какую-то булочку чашкой кофе и снисходительно принимая поздравления Ормана и еще каких-то незнакомых людей. Все теснились, почти наступая друг другу на пятки и беспрерывно извиняясь. Гул голосов был назойливым и утомительным.

Вдруг кто-то сзади хлопнул Цигеля по плечу, заставив обернуться. Незнакомый мужчина, выше Цигеля на голову, с чуть искривленным носом и порченым глазом громко сказал:

«Так вот он этот Цигель. Я ведь тоже был в Нью-Йорке. Сидели мы в компании евреев из Вильнюса. Они и говорят мне: ты слышал, здесь, перед американскими толстосумами сильно выступает за сионизм наш земляк Цигель. Так он же стукач и советский шпион».

Цигель глазом не моргнул, но в глазах у него потемнело.

Мужчину с порченым глазом отвлек в сторону какой-то человечек в очках с редкими волосами, зачесанными слева направо и едва прикрывающими лысину.