Завещаю вам жизнь

Клаус спрятал записанную телеграмму в карман, порвал и сжег переданный текст, затем отсоединил рацию от батарей, закрыл чемодан и открыл дверцу.

— Помоги, товарищ!

Рипитш захлопнул капот, подбежал к кабине, принял аппаратуру.

— Неси в лес, — приказал Клаус.

Рипитш растерялся:

— В лес? Зачем?

— Быстрей! — приказал Клаус. — Рация больше не понадобится. Ее надо бросить. Оторви провод!

— Бросить? После одного сеанса?!

— Так надо, товарищ! Не волнуйся, все правильно. Скорей!

Он взял у Рипитша батареи и зашагал прочь от дороги. Рипитш, помедлив, пошел следом.

— Ты уверен, что рация не нужна? — тревожно спросил он, догнав Клауса. — Послушай, как же так?!

Клаус устало улыбнулся:

— Я выполняю приказ, товарищ.

Он заметил густые кусты, швырнул туда батареи.

— Давай! — сказал он Рипитшу.

Рипитш не мог решиться.

Клаус взял у него чемодан и тоже кинул в кусты.

— Вот так! — сказал Клаус. — А теперь быстро отсюда! И выезжай на кольцевую. Если остановят, спросят насчет меня, ответишь, что подобрал на дороге, везешь по моей просьбе в город.

— Ладно, — угрюмо оглядываясь на кусты, сказал Рипитш. Ладно уж, поехали ...

Но их никто не остановил. Рипитш благополучно сдал ящики и к пяти часам вечера они с Клаусом вернулись на Аугсбургштрассе.

Запершись в спальне хозяев, Клаус достал листок с колонкой цифр. Вскоре он прочитал ответ на свою передачу:

«Берлин. "Стрелку".

Поздравляем выполнением задания. Судьбу "Альфы" и "Зеро" поняли. В Берлине не задерживайтесь. Передайте благодарность "Старику" и его жене. Выезжайте Гамбург.

Москва. "Директор?'

Клаус, насвистывая арию из «Дон Жуана», сжег телеграмму в хозяйской пепельнице, растер хрупкие черные хлопья бумаги в порошок и вышел в столовую.

Марты не было, она торговала в лавочке, а Рипитш ждал. Сидел, сжав коленями кисти больших рук, опустив голову. Услышав, как поворачивается ключ в замке, вскинул глаза.

— Все в порядке! — весело сказал Клаус. — Вам и Марте передают горячий привет, благодарят за отличную работу.

Рипитш подошел, неуклюже обнял Клауса, смутился и махнул рукой.

— Четыре года! — сказал он. — Ну, видно, так нужно не сказали, как дальше? Клаус помедлил.

— Ты остаешься с женой на прежнем положении, сказал он, поправляя ремешок от часов пароль видимо, все тот же.

Во всяком случае, мне ничего больше не передали. Рипитш глядел исподлобья.

— А что же нам делать теперь без рации? Какой от нас прок?

— Центру виднее, товарищ! — возразил Клаус. Дело найдут. Ждал же ты четыре года! Будь уверен - Не напрасно ждал.

— Важное было дело?

— Да, товарищ, очень. Очень важное.

— Ну что ж, — сказал Рипитш, — тогда я рад. И Марта будет рада. Я ведь могу ей сказать, что дело было важное?

— Можешь, товарищ! — сказал Клаус.

В тот же день, поздним вечером, Рипитш проводил Клауса на Антгальский вокзал. Они ехали в вагоне подземки, набитом рабочими ночных смен, солдатами и мелким чиновным людом.

Простились при выходе из подземки.

Рипитш видел, как Клаус поддернул вещевой мешок, поправил пилотку, сверкнул белозубой улыбкой и слился с вокзальной толпой.

«Кто он на самом деле? Встретимся ли еще?» — думал Рипитш, возвращаясь.

Встретиться им не довелось. Ни гестапо, ни абвер супругов Рипитш ни в чем не заподозрили. История с Клаусом и работой на рации прошла для них бесследно. Но в сорок четвертом, во время одной из очередных бомбежек, в лавочку «Марта» попала пятисоткилограммовая бомба с В-52. Спасательная команда нашла на месте развалин множество раздавленных и обожженных тел, однако установить, кому принадлежат эти тела, оказалось невозможным.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Проведя не очень сложную операцию в Швейцарии гестапо еще за три дня до ареста фон Топпенау получило сведения о вкладах графа в Цюрихский банк. полковник Редер обратил внимание на два денежных перевода пришедших из Соединенных Штатов Америки в 1937 и 1938 годах. Родственников в Америке у Топпенау не было. Переводы выглядели убийственной уликой.

Еще раньше, изучая биографию фон Топпенау и сопоставляя данные о графе, полученные от различных лиц, следователь Хабекер предположил, что имеет дело с натурой нервной, способной на волевые усилия лишь в случаях особого нравственного подъема.

Сцена в кабинете Крибеля убеждала: эти умозаключения верны. Граф был потрясен, как может быть потрясен только человек, знающий за собою нечто способное оправдать неожиданный арест.

Давать фон Топпенау передышку, позволять ему собраться с духом не следовало. Хабекер потребовал немедленно доставить графа на допрос.

Протесты фон Топпенау, высказанные срывающимся голосом, он выслушал с неподвижным лицом, не мигая, и под его взглядом граф фон Топпенау замолчал.