Завещание

Она посмотрела на часы. Почти шесть. Скоро пора готовить ужин. Было слышно, как во дворе дети играют с собакой. Тармо скоро уедет от нее, вернется обратно домой в Хельсинки. Летняя подработка в универмаге отнимала у сына почти все время, но Тармо не жаловался. Наоборот, он рассказывал матери, что пятнадцатилетним подросткам не поручают ничего серьезного, но он продемонстрировал такое усердие и прилежание, что ему доверяли пересчитывать дневную выручку. В голосе сына звучала гордость, а его диалект уже почти пропал; Сири было грустно, словно она знала, что диалект и был то самое, что Тармо должен изжить из себя, чтобы измениться, превратиться из гусеницы в куколку и, наконец, в бабочку. Ничего другого ему не остается. Он радовался, когда она ему звонила. Не говорил ей этого прямо, но она слышала по его голосу – в нем звучало одиночество, вечно подстерегающее за углом. Ее маленький мальчик с такими большими мыслями. Светлая голова. 

* * *

Тармо был рад переезду матери. В самом деле рад. Но стоило ему увидеть Лахью, как он тут же почувствовал себя несчастным.

Он понимал, что раскол между ними мог стать решающим и серьезно нарушить их отношения. И кому от этого будет хуже – покажет время.

Но он знал, что не сможет здесь остаться.

Всю свою жизнь или, по крайней мере, столько, сколько он себя помнил, Тармо жил, балансируя на лезвии ножа – так ему, во всяком случае, казалось. Он знал, что не переживет, если останется.

А вот Лахья точно справится – она была совсем из другого теста, и ей удавалось куда больше, чем ему. Его психика просто не позволяла ему ходить в школу со всеми этими детьми фермеров, загрубевшими и умом, и телом. Он не обладал столь полезным навыком – отгораживаться и не обращать внимания на окружающих. Да что там! Он едва мог вытерпеть свою собственную семью, и это притом, что его окружали люди, родственные ему по крови.

Тармо был чрезвычайно благодарен учителю Стролфошу. Без его поддержки и без их доверительных бесед ему бы никогда не удалось обскакать своих ровесников и получить место в «Аркадии», одной из лучших частных школ Хельсинки с уклоном в область торговли и логистики – прекрасный выбор для будущего экономиста.

У учителя Стролфоша и его жены не было детей и потому они любили его, белую ворону в семье, где были сплошные галки.

Почти все братья и сестры учились в свое время у учителя Стролфоша, и учитель уже со страхом ждал еще одного отпрыска из семьи Тойми, но только до самой первой переклички, когда ему стало ясно, что этот ребенок совсем другой.

За все годы работы в школе он еще ни разу не сталкивался с подобным ребенком.

Или ладно, положим, сталкивался, но этим ребенком был он сам.

Весьма редкая одаренность. Но у него ни разу не хватило духу защитить докторскую диссертацию. Отважиться бросить вызов в сфере науки – нет, он никогда этим не занимался и часто об этом жалел – именно этого ему не хватало, чтобы пойти дальше. Но благодаря Тармо он смог все-таки чуточку вздохнуть посвободнее и примириться с тем, что он, вопреки всему, не зря прожил жизнь. Короче говоря, учитель надеялся, что сможет жить, радуясь достижениям Тармо. У него все еще оставались знакомые в сфере высшего образования в Хельсинки, и, приложив изрядную долю усилий (и куда большую сумму денег, которую ему, однако, удалось утаить от Тармо и всей семьи Тойми – он просто сделал вид, что Тармо получил стипендию, и никому и в голову не пришло в этом усомниться) помочь Тармо получить место в «Аркадии» и пансион у его сестры в Тёлё, в западной части Хельсинки.

Его сестра тоже была бездетной и тоже работала учительницей, в одной из частных школ столицы. Она жила в унаследованной трехкомнатной квартире и с радостью приняла у себя Тармо.

Из Тёлё было далеко добираться до школы, которая находилась неподалеку от моря, в Эйра, и большинство учеников жило по соседству со школой или же в Бруннспаркен, но несколько все же обреталось в куда более красивом Тёлё. Однако большая часть этих ребят посещала школу-интернат в Обо, о которой Тармо в первый год жизни в Хельсинки смог составить свое собственное мнение.

Тармо обещал учителю и его жене докладывать каждую неделю о своих успехах и, поселившись в Хельсинки, отнесся к этому со всей серьезностью. Не потому, что они боялись и переживали за него и его способности. Нет, в первую очередь потому, что сам Тармо был напуган произошедшими в его жизни переменами.

Шутка ли – оказаться оторванным от привычного существования, окунуться в свою собственную самостоятельную жизнь.

Тармо часто спрашивал себя (точь-в-точь как это делали его родители), как его угораздило родиться в семье Тойми. Ему же там нечего было делать. Только страдать и мучиться. Лахья была единственной, кто не ставил под вопрос законность его существования. (Сама она рассматривала это как доказательство своего собственного права на жизнь, и без брата ей стало бы сложнее помнить о своей собственной цели. Но подробнее об этом дальше).