Завещание

В коровнике снега не было, только мягкое сено на полу, и Хирво, высоко подняв голову, двинулся вперед, пока не приблизился к стойлу Розы. И там он увидел Пентти, и еще раньше, чем он его увидел, он услышал Розу. Нет, сказала она, нет, прокричала она, не трогай меня! но Пентти уже брал ее. Хирво увидел это ментально еще раньше, чем наяву, как его отец насиловал одну из коров, и тут он почувствовал всех коров вместе взятых, как они рассказывали ему обо всех прошлых разах.

Как они просили его положить этому конец, остановить Пентти.

Но Хирво не был готов к такому.

После он проклинал себя за то, что ничего не сделал в тот момент, но он был не готов. Ни к тому, что он увидел, ни к тому, какое впечатление это произвело на него. В тот момент он вновь ощутил себя ребенком, тем самым, непохожим на других ребенком, живущим в вечном страхе, что кто-нибудь заметит, чего он на самом деле стоит, готовый в любой момент уйти в себя, замкнуться.

Хирво попятился к выходу, кое-как выбрался во двор и дал стрекоча. Издалека донеслась сирена «скорой помощи» и одновременно он продолжал слышать крики коров, их призыв эхом отдавался в его ушах, пока он бежал. Бежал быстрее, чем когда-либо бегал, ноги увязали в снегу, но в конце концов он добрался до своего убежища, которое он соорудил в чаще леса несколько лет назад. Он заполз туда, улегся на овечьи шкуры, наброшенные на ельник, и застегнул свою шерстяную кофту. По спине стекал пот, во рту ощущался привкус крови от того, что он бежал слишком много и слишком быстро. Хирво крепко зажмурился и принялся ждать, пока не выровняется дыхание, после чего отключил свое сознание, полностью погасив его, и заснул.

Когда он проснулся, было уже темно. Он замерз, но домой идти не хотелось. Привычно, ни о чем не задумываясь, сосредоточившись только на том, что было у него под носом, он развел у входа огонь.

Но образы, доносящиеся из коровника, крики накрепко въелись в его сознание. Отныне он больше не мог смотреть своему отцу в глаза. Он больше не хотел, чтобы его глаза видели этого человека.

Мог ли он что-то сделать? Хирво мучил и изматывал себя, снова и снова мысленно проигрывая ту сцену. И каждый раз по разному сценарию, измышляя различные способы, благодаря которым он мог выступить вперед и защитить коров, но к чему теперь все это? Ведь он все равно ничего не сделал, и никогда не осмелится что-то сделать даже в самый решающий момент, когда это действительно от него потребуется.

Ему было стыдно за то, что он видел, стыдно перед коровами, которые просили его о помощи и умоляли его остановить то, что происходит, и происходит уже не в первый раз, – да, он не знал об этом, но на самом деле знал, что это происходило уже давно. И это происходящее тяжелым гнетом лежало на их существовании столько, сколько он себя помнил, делая мир вокруг меньше, чем он был на самом деле, пугающим и мрачным. Но это не навсегда. Пришло время положить этому конец. Хирво тяжело вздохнул, прежде чем выбраться из своего укрытия, забросал костер снегом и двинулся домой.

В этой жизни за все нужно платить. Пентти должен остановиться и заплатить за то, что сделал.

И он, Хирво, об этом позаботится.

Он еще не знал как, но впереди у него долгая дорога домой, и он обязательно что-нибудь придумает, сообразит.

И если не сегодня так завтра. Или послезавтра. Или послепослезавтра.

Дома собрались братья и сестры, они сидели на кухне и обедали, кто-то лежал на диване и смотрел новости. Сири и Арто там не было, но зато присутствовали почти все остальные. Анни бросила на него странный взгляд, вопрошающий, но в то же время без нажима. У сестры было все то, чего не было у него, и она пугала его своими словами и пустыми взглядами. Когда она спросила его, слышал ли он о том, что случилось, он лишь тупо кивнул и достал из кармана свой нож и точильный брусок – ему необходимо было на чем-то сосредоточиться, чтобы не возвращаться к тому, что он видел. Представить, будто это фильм или заевшая пластинка.

В коровнике горел свет, значит, Пентти все еще был там. Вот и славно. Хирво вдруг сообразил, что он даже не знал, заметил его Пентти или нет, но на самом деле это было неважно.

Его чувства к отцу, то немногое, что он когда-либо питал к нему (да и питал ли вообще?), улетучились, растаяли без следа. Он теперь не чувствовал к нему даже ненависти, только холодную решимость, которая росла в нем с каждым ударом сердца, с каждым вдохом. Пентти должен исчезнуть. Тук-тук, тук-тук. Хирво почувствовал, как мужество буквально переполняет его и ощутил свой внутренний свет: теперь он показался ему чище и насыщеннее, ярче, чем раньше. Но уже в следующую секунду мужество покинуло его, и он снова испугался, и его внутренний свет вновь приобрел те грязные, размытые оттенки, к которым он привык. И тут словно внутри него качнулся маятник. Вперед-назад.