Завещание

Молока было сколько угодно – оно текло и капало из нее, словно из продырявленного пакета. Позже Пентти отвез ее с сыном к доктору в Торнио, и тот сказал, что у ребенка шумы в сердце, но он не знает, пройдет ли это. Может быть да, а может быть, и нет. Ничего не поделаешь. Остается только сидеть и ждать.

В свои двадцать четыре года Сири сама сидела там, как перепуганный ребенок, со своим вторым ребенком на руках, испуганная, потому что знала, что может случиться, знала, что происходит с детьми, которые не могут дышать. Между делом доктор поздравил ее еще с одной беременностью – он оказался первым, кто это обнаружил, сама она ничего не замечала в тот момент. Возможно, это и была одна из причин, почему Сири чувствовала себя такой уставшей, совершенно неспособной ни с чем справиться. Доктор посоветовал ей побольше отдыхать, и тогда они послали за одной из сестер Пентти, которая должна была помогать им с коровами, готовить, стирать и присматривать за ребенком. Сестра явилась неохотно и скептически уставилась на брата с женой – никчемные души без упорства и веры в Бога, неспособные самостоятельно позаботиться о себе, не говоря уж о том, чтобы родить и вырастить здорового ребенка. В глазах свояченицы Сири была кем-то вроде недоженщины, а может, и в своих собственных тоже?

Ее мать за всю жизнь не потеряла ни одного ребенка, и Сири ощущала материно осуждение аж с другого конца страны. Матери не нужно было ничего говорить, она и без того заложила прочную основу, внушив дочери ненависть к самой себе, и это мучило Сири. И пусть мать ничего не писала, не передавала ей привет и не виделась с ней, она все равно знала, что та о ней думает.

Но все же с подмогой стало лучше. Сири получила передышку, и Пентти был так добр с ней, не подпускал к ней свою сестру с ее язвительными комментариями, и временами Сири даже слышала, как он ругал ее во дворе, подальше от дома, чтобы она не могла расслышать. И Риико, их чудесный малыш, такой хороший и нежный, в отличие от своей сестренки, понемногу кушал и рос, по-прежнему оставаясь худым и тощим, но он не умирал, еще нет. Он был спокойным ребенком, с темными мягкими волосиками на голове и нежным пушком на спинке. Он заглядывал своими темными немигающими глазками в глаза матери, и в такие моменты Сири ощущала невероятное спокойствие. Когда он так смотрел на нее, просто не могло случиться ничего плохого.

Но она потеряла его.

Сири запомнила его взгляд. Все время один и тот же взгляд. Всю свою недолгую жизнь он смотрел на нее, искал ответ, хотел, чтобы она помогла ему и рассказала о том, что же с ним случилось, почему он все никак не выздоравливает, почему все больше слабеет, и лишь в последние минуты своей жизни он бросил искать ответы на свои вопросы и только молча смотрел на нее, равнодушно и безропотно.

Позже почти тоже самое было с Элиной, то же самое ощущение, словно ее дети уже с самого начала были связаны с чем-то божественным. И от того она заранее знала, что так случится.

В последние минуты своей жизни Риико казался таким спокойным, таким мудрым и одухотворенным.

– Мама, – сказал он. – Äiti[18].

Его крошечная ручонка, такая слабенькая, обхватила ладонь Сири, а потом, потом уже ничего не было.

Так его не стало.

Был вечер. Пентти сидел за столом. Эско спал, сестра Пентти тоже пошла спать, потому что ей иногда не нравилось, что передавали по радио по вечерам.

– Пентти, – прошептала Сири.

Она сказала это очень тихо, не желая разбудить сестру.

Пентти что-то стругал, но тут же поднял голову. И сразу понял, что стряслось.

Они покачали головами, так она помнила это теперь, тридцать лет спустя, как они одновременно покачали головами, глядя друг на друга, долго.

Их взгляды, словно страховочный трос во тьме того вечера.

Сири всю ночь просидела с мертвым ребенком на руках. На рассвете Пентти забрал его у нее, завернул в старое одеяло и отнес в сарай, где они держали дрова и инструменты, и где они всего через десять месяцев похоронили Элину. После чего уложил Сири в кровать, и она провела в постели несколько дней. Ее набухшая от молока грудь болезненно ныла. Но она перестала кормить грудью Эско, хотя его следовало выкармливать еще примерно год. У Сири не было сил заботиться о сыне, в тот момент она напрочь позабыла о его существовании. Как он вообще мог существовать, если ее самой уже больше не было?

Каждый раз, приходя в сознание, Сири вспоминала ощущение маленькой детской ручки на своей руке и тогда снова впадала в забытье. Она не знала, как со всем этим справлялся Пентти. В то время она почти не думала о нем. Сири вообще всегда мало думала о своем муже. Как только у нее появились дети, ее приоритеты изменились, и все ее внимание теперь было устремлено на них, на малышей. А вместе с ними появилась усталость, вызванная недосыпами, с усталостью приходила забывчивость, а там и до тоски недалеко, и она предпочла тоске забытье.