Завещание чудака

Уильяму Гиппербону, когда он так неожиданно окончил свое земное существование, не исполнилось еще пятидесяти лет. Это был красивый мужчина, рослый, широкоплечий, довольно полный, державшийся прямо, что придавало некоторую деревянность его фигуре, не лишенной в то же время известной элегантности и благородства. Волосы он постригал коротко, а в шелковистой бороде формы веера виднелись среди золотых и несколько серебряных нитей. Под густыми бровями у него были темно-синие, очень живые и горящие глаза, а слегка сжатые и чуть приподнятые в углах губы говорили о характере, склонном к насмешливости и даже к иронии. Счастливец представлял собой яркий тип северного американца и обладал железным здоровьем. Никогда ни один доктор не щупал ему пульса, не смотрел его горла, не выстукивал грудь, не выслушивал сердца. А между тем в Чикаго нет недостатка в докторах, — так же как и в дантистах, — обладающих большим искусством врачевания. Но ни одному из них не представилось случая применить свой талант к Уильяму Дж. Гиппербону.

Казалось, никакая сила, — пусть даже равная силам ста докторов, — не в состоянии взять его из этого мира и перенести в другой. И тем не менее он умер! Умер без помощи медицинского факультета, и именно его уход нарушил обычное течение жизни огромного города.

Чтобы дополнить физический портрет покойного моральным, нужно прибавить, что Уильям Дж. Гиппербон обладал холодным темпераментом и при всех обстоятельствах сохранял полное спокойствие. Одним словом, был философом, а быть философом вообще нетрудно, когда огромное состояние и отсутствие, забот о здоровье и семье позволяют соединять благожелательность с щедростью.

Невольно хочется спросить, логично ли ждать эксцентричного поступка от человека, столь практичного и уравновешенного? И не замечали ли за ним чего-нибудь такого раньше, что давало бы основание предполагать подобное? Да, замечали. Когда Уильяму Гиппербону исполнилось сорок лет, ему пришла фантазия сочетаться законным браком с одной гражданкой Нового Света, родившейся в 1781 году и в тот самый день, когда капитуляция лорда Корнуоллиса[24] заставила Англию признать независимость Соединенных Штатов. Он не успел сделать ей предложение, потому как достойная мисс Антония Бэргойн неожиданно покинула юдоль сию в приступе острого детского коклюша. Тем не менее, верный памяти почтенной девицы, он остался холостяком, и это, конечно, может быть сочтено за несомненное чудачество.

С тех пор ничто уже не тревожило его существования, ибо мистер Гиппербон не принадлежал к школе того великого поэта, который в своем бессмертном творении говорит:

О Смерть, богиня мрака, в который возвращается все и растворяется все,
Прими детей в свою звездную глубину!
Освободи их от оков времени, чисел я пространства
И верни им покой, нарушенный жизнью.

И действительно, для чего Уильям Гиппербон стал бы призывать мрачную богиню? Разве время, числа и пространство ему чем-нибудь мешали? И не все удавалось ему в нашем мире? В двадцать пять лет обладая уже порядочным состоянием, Уильям Гиппербон сумел его удвоить, удесятерить, увеличить в сто и тысячу раз, благодаря счастливым операциям и не подвергая себя никакому риску. Этому уроженцу Чикаго достаточно было только не отставать от изумительного роста своего города. Судите сами: сорок семь тысяч гектаров земли в 1823 году оценивались в две тысячи пятьсот долларов, через семьдесят лет их стоимость возросла до восьми миллиардов. Покупая участки земли по низкой цене, а продавая по высокой и помещая часть полученной прибыли в различные акции (железнодорожные, нефтяные и золотых приисков), Уильям Гиппербон разбогател настолько, что мог оставить после себя колоссальное состояние. И теперь, когда Гиппербона не стало, кому же достанутся миллионы ловкого коммерсанта?

Вначале гадали: не будет ли назначен его наследником клуб? Нужно знать, что Уильям Гиппербон большую часть своей жизни проводил не в особняке на Ла-Салль-стрит, но в клубе на Мохаук-стрит. Он там завтракал, обедал, ужинал, отдыхал и развлекался, причем самым большим его удовольствием — это нужно отметить — была игра. Но не шахматы, не триктрак, не карты, не баккара или тридцать и сорок, не ландскнехт, покер, ни даже пикет, экарте или вист, а та игра, которую именно он ввел в своем клубе и которую особенно любил.